— Работы Макса Раймара?
— Да! А вы его знаете?
— Он в настоящее время в Гейльсберге, а я еду оттуда. Кажется, на будущее этого молодого человека возлагают большие надежды — в нем признают талант.
— У него несомненный талант, и надо надеяться, что с его помощью Раймар завоюет себе будущее. Но когда молодому художнику в течение многих лет самому приходится пробивать себе дорогу, трудиться, не покладая рук, чтобы заплатить за свою учебу, бороться с неприязненным отношением семьи, с несправедливостью и угнетением, — то это, разумеется, сильно тормозит развитие его таланта.
— Угнетение? Неприязненное отношение? — переспросил Раймар. — Но ведь этому молодому человеку были предоставлены средства для поддержания и поощрения его таланта. По крайней мере, я так слышал.
— До вас дошли ложные слухи, — уверенно возразила Эдита. — Я лично слышала от самого Раймара, чего ему стоило вырваться из семьи, не имевшей ни малейшего понятия об искусстве и призвании художника, и желавшей во что бы то ни стало удержать его в своем мещанском кругу. Твердость его характера доказывается уже тем, что он имел мужество разорвать эти оковы и вступить в борьбу со всеми неприятностями жизни, чтобы, встав на ноги, всецело отдаться своему призванию.
На губах Эрнста промелькнула горькая усмешка — он, наконец, понял, каким способом его брат «заинтересовывал» берлинское общество. Борющийся с жизнью гений, разбивающий недостойные оковы, чтобы собственным трудом завоевать себе будущее, возбуждает общий интерес и даже восхищение. Очевидно, Макс понял даму своего сердца, и его маневр удался как нельзя лучше; это доказывала ее горячая защита.
— Этого я, действительно, не знал, — медленно проговорил Раймар. — Я слышал только, что у молодого художника есть брат, отчасти и воспитавший его. Вероятно, этот-то брат и был «преградой» на его пути?
— Вероятно! Это старый, сухой холостяк, совершенно не понимающий жизни, живущий в Гейльсберге и собирающийся там же умереть; если не ошибаюсь, он работает там нотариусом. От него нельзя и ожидать, чтобы он понял высокие побуждения. Действительно, в таком местечке можно почувствовать себя заживо погребенным!
— Заживо погребенным? Совершенно верно! Там человек умирает для жизни и света!
Девушка снова окинула говорившего удивленным взглядом. Его слова подтверждали только что сказанное нею, но в них чувствовалось глухое раздражение, а в темных глазах вспыхнуло что-то, похожее на угрозу. Всякая другая девушка нашла бы это неприятным, но Эдите это показалось заманчивым. Этот человек интересовал ее. В его манере держаться и во всем его облике было что-то, придававшее самому обычному разговору характер чего-то из ряда вон выходящего. Или, может быть, окружающая обстановка отнимала у разговора всякий будничный оттенок?
