Филипп, которого на старые дрожжи основательно забрал хмель, погано осклабившись, мазнул тухлым взором скопивших возле стойки мужичков, да так, что они начали оборачиваться, будто их поманили. Бард не унялся:
– Шта, рассияне? С утра в кабак припёрлись зенки залить? Расслабились, быдлы. Кончился сухой закон на вашу голову. Нет, нету на вас басурманской плётки! Попали бы в полон, научили бы вас в Орде шариату. Там всё в дом, всё в дом тащат, с завода каждый гвоздь. Там вам не тут, там трудовая дисциплина и производственное соревнование с непременным взятием повышенных обязательств. Там быдлу не дают разгуляться, а тут от князя вольному воля.
Заважничали мужички:
– Да, мы, быдлы, такие. Нас на мякине не проведёшь. Чай, не лаптем щи хлебаем.
Скворец нахмурился, но сказать не успел. Животом вперёд, руками махая, выступил бойко бодрый мужичок:
– Ты откель такой прошаренный взялся, что метёшь нам тут за Орду?
Филипп оглядел его с головы до ног, как помоями облил.
– Таких, как ты, люди называют беспонтовыми урысками, – надменно выплюнул он.
– Урысками? – мужичок обернулся к товарищам. – Нас?
– Он гонит. Чёрт тупой… Кто тут урыски? Чё за люди из Орды? – нестройно принялись мобилизовываться вышневолочане.
Греки снялись со своего края и поспешили убраться из низка.
Коварный греческий бог Бахус уже настолько завлёк в свои чарующие объятия Филиппа, что бард не выказал никакого испуга. Он только повернул свою лоснящуюся ряху к лесному парню и похабно подмигнул:
– Как думаешь, Ктулху фтагн или не фтагн?
– Думаю, что фтагн, только не скоро. – Михан не был готов к религиозному диспуту.
– Зацени тогда, паря, чего стоят все эти питухи, – по оловянным глазам и вытянувшейся роже стало ясно, что у барда кренилась-кренилась, да прямо сей момент упала планка; он смело перевёл внимание на недобрую толпу у стойки, даже Скворец не решился его остановить, такая могучая попёрла из Филиппа пьяная сила. – А вы там слушайте! – чистым концертным голосом приказал он и дёрнул струны.
Гусли загудели мелодично и убедительно.
– Дождик! – остановил он словом борзого мужичка, тот замер, будто наткнувшись на стену. – Мерзкий дождик… И бог Пердун!..
В кабаке всё стихло, все заслушались, пусть даже паузой. А бард выждал миг и обрушил на присутствующих песню раздора:
Пёрнул мягкий гром,
И веселье мутною, тягучею волной
Раскатилось с неба в душу,
Потащило меч из ножен за собой:
«Выходи во двор и по лужам крови
Бегай с криками: „Ура!“
