Чем выше поднимались вверх, тем больше встречалось пьяных. Странно было видеть такое количество в разгар дня, однако возле кладбища стало и вовсе стрёмно. За кладбищем жили жиганы, как поведал Альберт Калужский, и посоветовал обойти. Завернули в Лермонтовский переулок, да по широкой дороге имени Красных Печатников, которые, должно быть, развешивали по городу алые полотнища с лозунгами, двинулись вниз.
– Не отобедать ли нам? – почтенный доктор плотоядно потёр живот, засматриваясь на богато расписанную вывеску «Краеедческий музей», украшенную с одного края золотистым караваем, а с другой – цельной печёной свиной ногой.
– А то, и зайдём, тут вкусно кормят! – вдохновился бард Филипп, который знал в Вышнем Волочке всё, и предупредил парней: – Не вздумайте только печёно вепрево колено заказывать, что на вывеске нарисовано, за это здесь сразу бьют.
– Почему? – изумился Михан.
– Достала та фигня за долгие годы. Сразу дурня выдаёт с головой. Лучше говорите «жареная свиная рулька».
– Зайдём, – решил Лузга. – Бабьи цацки надо пропить, они мне карман жгут.
– Слышь, Лузга, а как так получилось, что поп у хозяйки украшения стянул? – не унимался Михан. – Я за попов слышал, что у них вроде клятва нестяжательства, а их бога вообще за серебро казнили, с тех пор они против сребролюбия.
– Это для паствы, – серьёзно ответил Лузга. – У самих попов бог отдельно, жизнь отдельно.
– Снова они показали свою сущность лукавую и лицемерную. Все это не бескорыстно, разумеется, – при этих словах Альберт Калужский сплюнул и переступил порог харчевни.
В «Краеедческом музее» пахло сыромятной кожей, лошадьми и дёгтем. Туманной завесой болтался синий табачный дым и смердел так, что шуба заворачивалась. Всюду слышалась окающая речь. Кабак был битком набит водоливами и коноводами, рослыми, плечистыми, с руками-лопатами уроженцами низовий Волги. Филипп сразу почувствовал себя как карась в родном пруду. Глазки маслянисто заблестели, бородка распушилась, он приосанился, окинул взглядом залу и увлёк ватагу к дальнему столу, из-за которого поднялась большая компания. Расположился, подбоченился, поискал глазами холуя, громко щёлкнул пальцами:
– Палаво-ой! – не дождался, повторил: – Половой… урод!
Словно из-под земли, возле стола появился рослый парень, навис над бардом, улыбнулся угодливо и тупо.
– Добро пожаловать, гости дорогие. Милости просим! Пища у нас грубая, зато простая и невкусная. Как говорится, сами бы ели, да семья голодная, – оттарабанил половой, уставившись в пол.
