— Ну что, куда? На прямые работы?
— В 101-ю.
— Так я и знал. Думал, еще, может, посмотрят на то, что вы в институте учились, что ты на гитаре играешь... Ясно. Значит, из управления цинканули. А может, хозяин сам так решил. Ну да ладно, давай чайку попьем, а то вечером вас уже в 101-ю загонят.
Мы пошли собирать вещи. Потом посидели за чаем.
— Если что, заходите, не стесняйтесь, всегда рад, — с этими словами Чистов проводил нас до крыльца.
Из карантина мы, не помню уж в чьем сопровождении, прибыли на место новой дислокации, в 10-й барак, где располагалась теперь уже наша, 101-я бригада. Основная, самая многочисленная в колонии, а потому находящаяся под пристальным вниманием полковника Нижникова. Бригадира звали Владимир Захаров, с естественно вытекающей из фамилии кличкой — Захар. Барак, в который мы поселились, был, в отличие от карантина, двухэтажный. Более поздней постройки, а потому — кирпичный. Двор почти ничем не отличался от карантинного — те же две березы, тот же дощато-бревенчатый настил. Разве что сортир в два раза больше да несколько огромных деревянных мусорных баков у забора, высотой по грудь и с разинутыми огромными откидными крышками. Внутри они кишели крысами, которые иногда выскакивали наружу и гонялись по бортам друг за дружкой. А то кучей мчались от баков к сортиру, ныряя в огромные щели настила или под стены крашенного известью антисанитарного нужника. Так как было их без счету, мусорный бак круглые сутки шуршал, цыркал и писклявил. В нем тоже шла жизнь. Это тоже был лагерь со своей иерархией и вечной битвой за место под солнцем.
На крыс никто не обращал внимания. К ним привыкли, с их присутствием смирились. Они тоже были зэки.
Ветки берез были голы. А стволы от постоянного лазания по ним все изодраны, отшлифованы сапогами, вакса которых, казалось, с годами въелась в бересту, сделав ее серо-черной. Меж крупных и толстых веток параллельно земле были прибиты какие-то доски, отдаленно напоминающие части разрушенного охотничьего лабаза. Назначение их для неопытного глаза было непонятно. Это был зимний «петушатник». В конце двора ютилась кочегарка — кирпичная коробка с черной дверью и трубой.
Барак стоял торцом к лежневке. За дальней его стеной — забор, опутанный колючкой. Контрольно-следовая полоса — «запретка». Потом еще забор. А далее уже и не видно.
Если бы барак был рабочим общежитием завода, фабрики, ПТУ или, на худой конец, казармой, в нем могло бы разместиться человек пятьдесят, от силы восемьдесят. В лагере с расселением проще — только на втором этаже проживало почти двести человек. Не считая петухов — они жили под лестницей и в предбаннике. Самые блатные из них — у дверей и в коридоре среди сапог. Но за эти места надо было биться. Поэтому драка и свара в этой части барачного поселения не прекращалась. Даже более жесткая, чем среди мужиков. Особенно зимой. Самых опущенных и слабых в морозы выгоняли жить в мусорные баки. Или на «лабаз» на березы. До конца зимы дотягивали немногие.
