— Хотите что-нибудь сказать?
Старший из братьев, по-прежнему одетый в тот желтый тулуп, сначала старался говорить спокойно. Он заглядывал мне в глаза, а я вдруг перестал слышать слова — только улавливал интонации его голоса и по глазам читал его мысли. Он просил пощадить их. На лице у меня застыла улыбка ужаса. Он подался вперед, и в его голосе зазвучало отчаянье. Потом он вдруг рухнул на колени и заплакал. Он громко рыдал, а брат только тихо всхлипывал.
Затем их увели. Светлана Тимофеевна что-то проговорила, но я не расслышал. Ей пришлось повторить свои слова и тронуть меня за плечо. Она сказала, что нам нужно идти. Я промямлил что-то вроде того, что хочу забрать свое заявление. Тяжело вздохнув и устало, как будто объясняя ребенку жестокую правду жизни, она сказала, что это уже невозможно. Следователь вовсе не была бессердечной женщиной, даже после многих лет возни с такими мелкими хулиганами, по дурости совершившими незначительные правонарушения. И хотя она встречалась с плачущими женами моих злодеев и понимала, что дело было банальным, не заслуживающим того ужасного возмездия, которое она собиралась на них обрушить, тем не менее обязана была сегодня же написать рапорт с рекомендацией оставить обоих парней до суда под арестом.
Теперь мы все оказались втянутыми в мельничные жернова правосудия. Мое иностранное подданство не допускало никаких отклонений от закона. Документ превыше всего! Что написано пером, того не вырубишь топором, а потому мы обязаны были подчиниться закону и шаг за шагом пройти все предписанные процедуры.
В ожидании суда оба парня провели около года в Бутырской тюрьме, одной из самых зловещих в России. Наконец мне прислали повестку в суд, но я был слишком напуган, чтобы идти туда. Вместо меня пошел мой друг и извинился за меня. Он узнал, что в тюрьме братья заразились туберкулезом. Несмотря на отсутствие пострадавшего, их признали виновными и дали срок, который они уже отбыли в тюрьме. Работу они потеряли и вынуждены были вернуться со своими семьями в Татарстан. Но к тому времени, когда я об этом узнал, потрясение и даже воспоминание о нашей злосчастной встрече уже сгладились. Я убеждал себя, что этот случай ничто по сравнению с бесконечными ужасами в духе рассказов Бабеля, сообщения о которых потоками стекались в редакцию, где я работал. И нечего переживать из-за судьбы двоих заведомо виноватых парней, когда каждый день мне на стол ложились кипы газет, полных чудовищных историй о невинно пострадавших.
