- Я ведь и на Ленина, - едко продолжил гость, - бывало, смотрел свысока. Будучи на восемнадцать лет его младше! Смешно признаться, но для меня важным казалось, что его в свое время выгнали из Казанского университета, а меня – из самого Московского. Ребяческий какой-то снобизм! Ей-богу! Но это так. Тем более что некоторые мои идеи, например, об империализме были так успешно подхвачены и развиты Лениным, что он даже признан первопроходцем в этих вопросах. Хотя они были моими! Ленин был старше, опытнее и авторитетнее, и я никак не мог вырваться из его тени, хотя и уделял теоретической работе больше времени. Мы – молодая поросль революционеров – левые коммунисты, нередко бывали в большинстве, но никак не могли политически реализовать свое преимущество. Смерть Ленина развязала нам руки. Я наконец-то развернулся на теоретическом фронте, полагая, что нахожусь на самом Олимпе, где выше никого нет.
- А далее был, - сухо, но очень напряженно продолжил он, - тот известный всякому ученому случай, когда теория начинает довлеть над тобой, когда ты стремишься защитить и обосновать даже обанкротившиеся концепции. Особенно, когда эти концепции обладают научной уникальностью, когда до тебя никто и никогда эти идеи не выдвигал. Ибо если ты их не защитишь – как ученый ты можешь превратиться в ничто, тем более если ты не просто ученый, а создатель школы, если за твоей спиной стоят ученики и последователи. Развенчание для тебя становится хуже вселенской катастрофы. И ты лезешь из кожи вон, подбирая факты, оправдывающие твои теоретические построения, ты подгоняешь их, ты наизнанку выворачиваешь интерпретацию простых событий. Так и случилось с моей рыночной теорией социализма. Защищать ее пришлось на фоне форсированной индустриализации и коллективизации, которые просто разбивали мою концепцию. Сталин строил социализм, но слишком прямолинейно, по-мужицки его строил, это был фактически бедняцкий социализм. Вот она ключевая точка нашего столкновения. Он опирался на бедноту, собирая ее в колхозы, а я грезил о социализме с европейскими кустиками, я смотрел в сторону зажиточных кулаков, делал ставку на единоличника, на его нэпманский интерес. Мы подтягивали со всей страны информацию, "научно" подкрепляющую тезис о деспотически-феодальном характере сталинских преобразований. Мы собирали все факты недовольства. И этим пропитались все мои многочисленные сторонники и последователи на местах. Пропитались настолько, что когда антиколхозных выступлений не хватало, они начинали действовать сами. Сами стряпали argumentum ad referendum
