Абсолютное датирование должно было дожидаться недавних событий в физике, особенно физике радиоактивности. Она нуждается в некотором объяснении, и детали станут понятны из «Рассказа Секвойи». Пока этого достаточно, чтобы знать, что у нас есть ряд надежных методов для того, чтобы определить абсолютный возраст окаменелости или скальной породы, которая ее содержит или окружает. Кроме того, различные методы этой серии обладают чувствительностью к целому спектру возрастов: для сотен лет (кольца дерева), для тысяч лет (углерод 14), миллионов, сотен миллионов (урано-ториево-свинцовый), для миллиардов лет (калий-аргоновый).
Окаменелости как археологические образцы являются более или менее прямыми реликтами прошлого. Мы возвращаемся теперь к нашей второй категории исторических свидетельств, восстановленным реликтам, скопированным последовательно в течение поколений. Для историков они могли бы означать рассказы очевидца, переданные в форме устных преданий или в письменных свидетельствах. Мы не можем спросить живущих свидетелей, на что была похожа жизнь в четырнадцатом столетии в Англии, но мы знаем об этом благодаря письменным документам, включая Чосера. Они содержат информацию, которая была скопирована, напечатана, сохранена в библиотеках, переиздана и распространена для нас, чтобы читать сегодня. Как только история выходит в печать или, в настоящее время, в компьютерную среду определенного вида, у ее копий есть благоприятный шанс для того, чтобы быть увековеченными в отдаленном будущем.
Письменные материалы более надежны, чем устные предания. Вероятно, каждое поколение детей, перенимая познания своих родителей, слушает их детальные воспоминания и передает их следующему поколению. Можно было бы полагать, что на протяжении пяти поколений пространные устные предания должны были бы сохраниться. Я ясно помню четырех своих бабушек и дедушек, но о своих восьмерых прабабушках и прадедушках я знаю горстку фрагментарных подробностей. Один прадед обычно пел определенную рифмованную бессмыслицу (которую я могу спеть), но только тогда, когда зашнуровывал свои ботинки. Другой был жадным до сливок и опрокидывал шахматную доску, проигрывая. Третий был сельским врачом. Это мой предел. Как могут целых восемь жизней настолько уменьшиться? Как же получается, что, даже когда цепь информантов, соединяющих нас во времени с очевидцем, кажется столь короткой, и человеческая беседа столь богатой, все же тысячи деталей, из которых состояли восемь целых человеческих жизней, были так быстро забыты?
