Мне в лицо ударил холодный воздух со слабым дождем. Выйдя на лестничную площадку, я всей грудью втянула свежий ветер. Металлическая дверь была вся в пятнах погашенных сигарет. Очевидно, интерны ходят сюда покурить. Если я тут еще проторчу, смогу сама в этом убедиться.
Я начала долгий спуск к улице; тело стало наконец пробуждаться. Боль и неловкость перестали ощущаться где-то далеко. Из ноздрей текла кровавая слизь, руки стали оранжевыми от смеси крови и ржавчины. Было зверски холодно, а на мне была только застиранная больничная рубашка. Ноги сводило судорогой, и я боялась, что потеряю равновесие и хлопнусь вниз, в переулок.
Казалось, что целый час я добиралась до низа пожарной лестницы. Ноги дрожали, меня трясла лихорадка. Я стояла в десяти футах над улицей и не могла сообразить, как освободить лестницу. Дергая ее замок, я плакала от досады и страха, что меня сейчас поймают.
Потом я попыталась спуститься на тротуар. Чувство было такое, что руки вывихиваются из суставов. Может, так оно и было. Все посерело, пальцы соскользнули. Потом я помню, что лежу на спине посреди мусорных баков и вижу только полоску ночного неба, зажатую между двумя старыми домами. Моросит, и дождь капает мне на лицо.
Я встала и потащилась прочь. Куда идти, я понятия не имела, но знала, что надо уйти отсюда. Лондон – город древний, полный извилистых улиц и тупиков. Там легко заблудиться. Не знаю, сколько времени бродила я по задворкам, избегая света и оживленных улиц, но когда я упала в дверях, был уже рассвет.
Стоял конец апреля, а в это время в Лондоне чертовски холодно. Я промокла до костей и вся тряслась. Тело болело, после падения ныла каждая косточка. Босые ноги кровоточили, но мне было все равно. Я сидела в дверном проеме, выходившем в переулок, согнув плечи и подтянув колени к груди. Забытье поднималось во мне, как кипяток, но я боялась закрыть глаза. Мне вспоминались ряды кроватей с нерожденными спящими, у которых глаза полны тьмой. Меня трясло, и я не могла остановиться.
Вдруг чьи-то руки подняли меня.
– Видишь, Джо? Вот она, как я и говорила.
Женский голос, острый и пронзительный.
– Ага, ты отличная ищейка, Дафна. Помоги мне теперь ее куда-нибудь...
Мужской голос, гулкое басовое рокотание.
Надо мной склонились лица: грубое мужское со сломанным носом и остроносое женское с излишками косметики. Остроносая прищелкивала языком, как курица, заговорившая с акцентом кокни. Крупный мужчина завернул меня в свою куртку и поднял на руки.
