Не доезжая до этого Собачьего, мы увидели идущую навстречу толпу мужчин и женщин, почти все были в белых курточках и белых брюках.
— Ага, мукомолы и хлебопеки идут, — прокомментировал Сорочкин. — Молодец Мартик, расшевелил их. Все-таки, — добавил он, помолчав немного, — нормальным людям, имеющим прилично оплачиваемую работу, совершенно не нужно возвращаться в «развитой социализм».
Несколько дюжих парней возглавляли шествие. Один из них, рыжеусый толстячок, поигрывая палкой (или скалкой), пел нарочито отчаянным голосом:
Сидит козел на меже,
Дивуется бороде…
Нестройный хор подхватил:
Рыжеусый повел дальше:
А чья ж это борода,
Вся медом улита,
Белым шелком увита?
И опять хор:
Я спросил:
— Будет драка, Валя?
— Если курсанты полезут в этот… цейхгауз… ну, в арсенал за оружием, то, наверное, будет, — ответил Сорочкин. — А вот милиции что-то не видно.
Я рассказал о своем разговоре с «нашим Ибаньесом» и полковником Недбайловым — как они осмеяли «заговор».
— Этот Недбайлов, — внес ясность Сорочкин, — работает под грубоватого, но усердного служаку. Но никто не знает, что у него на уме.
Мы свернули в тенистый переулок, почему-то прозванный Собачьим, и вскоре въехали в порт, на территорию судостроительного завода. К нам неспешно направился пожилой мрачнолицый охранник со старым ружьем на ремне. Сорочкин сунул ему под нос редакционное удостоверение.
— Из газеты? — просипел охранник. — Давай, давай напиши, как его от стенки ташшат.
— Ты о чем? — насторожился Сорочкин, но в следующий миг, не дожидаясь ответа, припустил вдоль длинного и словно бы мертвого заводского цеха.
Мы с фотографом побежали за ним. Свернули за угол цеха — и замерли.
Громадный корпус недостроенного крейсера, словно веснушками, покрытый рыжими пятнами сурика, косо стоял на темной воде заводской акватории — да не стоял, а подталкиваемый двумя буксирными пароходиками, прилепившимися к носу и корме, медленно отодвигался от заводской — так называемой достроечной — стенки. Буксиры усердно пыхтели. На мостике крейсера высокий морской офицер в мегафон отдавал команды. Несколько матросов (или курсантов?) возились на крыльях мостика. А по стенке беспокойно бегал взад-вперед строитель Шуршалов в своем берете — он грозил офицеру кулаком и орал, срывая голос:
— Братеев! С левого борта кингстоны плохо задраены! Тебя судить будут, когда корабль потонет!
Котелков щелкал затвором — такие снимки!
А я думал себе: «Братеев, опять Братеев! То он Настю в постель затаскивает, то крейсер от стенки оттаскивает». Мне захотелось убить этого наглого офицера.
