Когда я пришел домой, то тихонько унес к себе в комнату старый учебник анатомии, сохранившийся со студенческих лет моего отца, твердо решив посмотреть на голых женщин, спрятанных внутри переплета. То, что я там нашел, меня разочаровало, а к тому же было очень противно.
На многих картинках женщины были без кожи, с ободранными лицами и клубками внутренних органов. Но их обнаженные мышцы и желтые слои подкожного жира были уж чересчур. Мне гораздо больше нравились четкие острые углы, скрытые внутри человеческой машины. Что-то в безупречности костей заставляло потеть мои ладони, а голова начинала болеть. Я изучал вечно улыбающихся женщин и воображал, какой замечательной станет жизнь, когда я получу мои рентген-очки.
Больше никаких запретных тайн! Я буду видеть, что происходит внутри людей вокруг меня! И особенно я предвкушал, как раскрою секрет, который девочки прячут в своих Штучках. Подслушивая разговоры старшего брата, я успел узнать, что секрет этот, каков бы он ни был, очень и очень важен. От одной мысли об этом у меня вставало. Я слышал, как мой брат и его друзья обсуждали, "как сбросить", но не понимал, кому это может быть нужно, да и что, собственно, "это". Глядя на безымянную, бестелесную женщину, чьи секреты были открыты моим жадным глазам, я внезапно обрел понимание.
По молодости и неопытности я немножко забрызгал книгу. В ужасе перед разоблачением я вырвал запачканную страницу и вернул книгу в книжный шкаф отца. Если он когда-нибудь и обнаружил, что книга испорчена, он ничего об этом не сказал.
Наконец наступил день, когда почта доставила мои рентген-очки. Оказались они совсем не такими, как я ожидал. Оправа из пластмассы, а линзы - две картонки, украшенные кричащим "поп-артовским" узором. Надев их, я обнаружил, что смотрю сквозь две дырочки, заклеенные красным целлофаном. Если не считать того, что они исключили мое периферическое зрение и придали всему вокруг вишневый цвет растворимого прохладительного напитка, единственное, чем они меня порадовали, была отчаянная головная боль.
Странно! Я думал, что забыл про это. Но теперь оно воскресает в памяти - вместе со всем тайным волнением, со всеми стыдными острыми углами.
Думается, рос я нормальным. То есть таким же нормальным, как любой американец, появившийся на свет во время бума рождаемости пятидесятых годов. Дома мне было хорошо. Родители заботились обо мне. В школе у меня были друзья. Я был популярен в классе. У меня были романы с девочками.
