Шелковым Кацем.
Как-то утром портной по обыкновению сидел на столе, только лицом был белый как снег, а рука с ножницами окоченела в камень.
— Наряд усопшего, — сказала мать сыну, — его дела, добрые и дурные, а также истории, какие станут о нем рассказывать, опять-таки добрые и дурные.
Сын обул отцовы сапоги, надел отцову шляпу, которая съехала ему на нос, и отправился в городок, дабы сообщить всем и каждому о случившемся.
— Вы знаете портного, люди? Мастерская у него на болоте. Ночи напролет он трудится, и, лежа в чемодане, я слышу щелканье его ножниц. Однако нынче утром…
— Кто ты такой?
— Его сын.
— Как твое имя?
— Шелковый Кац.
— Чего ты хочешь, Шелковый Кац?
— Могилу для отца.
Просьбу отклонили. Здешнее кладбище, объяснили ему, предназначено для христиан, а коли ему требуется могила, надобно ехать в большой город, где у евреев есть свое кладбище. Но до большого города путь неближний, и сын устроил могилу подле лачуги. Сверху он водрузил камень, выбил на нем имя, а под именем — шестиконечную звезду. Чтобы не дать болоту поглотить могилу, они с матерью насадили вокруг многие сотни ивовых черенков. Ивы высосали воду, превратили берег в хорошую, твердую почву. В скором времени там выросли и березы, осеребрили своим отблеском камышовую крышу, отовсюду слетались птицы, строили гнезда, выводили птенцов, распевали песни. Место, выбранное чемоданом, расцвело как райский сад.
* * *
Ателье освещали высокие окна. Там, где освещение было лучше всего, стояла чертежная доска, а у двери, выходящей на восток, восседал за конторкой г-н Арбенц, бухгалтер. Кроме того, в комнате размещались швейные машинки, два длинных портновских стола и несколько верстаков для мастеров, изготовлявших зонтики и шляпы. Все работало быстро, бесшумно, и, если б не стрекот швейных машинок, можно бы подумать, что в ателье совершают некие благочестивые обряды. Шелковый Кац, который за считанные годы привел унаследованную мастерскую к расцвету, ходил в зеленом плюшевом жилете, желтом галстуке и лиловом приталенном фраке с большими красными пуговицами. Когда он выходил на террасу, слуга накидывал ему на плечи меховую шубу, а от солнца его защищал шелковый зонтик, разумеется собственного производства. Он всегда имел при себе ножницы и бритву и, как правило, умел одним-единственным нюансом придать платью изысканность, которая заставляла дам ахать от восторга. Шелка он оценивал по запаху и, Бог свидетель, любил их куда больше, чем самое красивое тело, облаченное в созданные им наряды. Приглашений он не принимал, прогулки совершал разве что ночью, а голову обнажал главным образом в целях рекламы: демонстрировал местным, что цилиндр, изготовленный в его мастерской, отбрасывает в свете газового фонаря ровно восемь бликов, как у джентльмена из лондонского Сити.
