Несмотря ни на что вчера в нем была какая-то светская бравада, и я не представлял, что увижу его в такой неприглядной лачуге. Большую половину комнаты занимали две широкие кровати с цветастыми ситцевыми ковриками по стенке; между кроватями, на сплетенном из пестрых лоскутков половичке, возились два большеголовых малыша с кривыми ножками, торчавшими из-под коротких рубашонок. Открывшая нам высокая костлявая женщина с недобрым лицом, не промолвив ни слова, отошла к плите и с намеренным ожесточением загремела посудой.
Самоукин сидел за столом и, подвернув под себя босую ногу, читал. Застиранная майка неплотно облегала его худое жилистое тело. Казалось, ему не мешает ни визг детей, ни яростное грохотание у плиты. Он не сразу оторвался от книги, но, увидев нас, вскочил, радостная улыбка раздвинула его губы, обнажая жутковатый провал рта с обломками почерневших зубов.
Он тоже вспомнил вчерашнее.
— Здорово я нахамил?— усадив нас на пододвинутые к столу табуретки, заговорил он, посмеиваясь — и смущенно, и с некоторым вызовом.— Да уж очень душу мне взбаламутил этот ваш поэтик!
— Хорошие люди бы не довели — замерз бы где по дороге, собака-собакой! — откликнулась его жена.
— Молчи, кикимора!— прикрикнул на нее Самоукин.— Ксантиппа,— обратился он к нам, усмехаясь.— Ксантиппа Ивановна, другого имени ей не придумаю!..
— Чем обзывать, на детей бы на своих посмотрел, пьяница несчастный!— свирепо огрызнулась жена.— Хилософ!..
Олег молчал, с иронией поглядывая на меня, но и ему, видимо, тоже было неловко.
— Баба есть баба,— махнул рукой Самоукин.— А с бабы — какой спрос?.. Вот — Монтеня читаю...— он пододвинул ко мне раскрытую книгу.— Мудрейший был француз! Это меня старичок один снабжает,— Канта я у него брал, Аристотеля, Шопенгауэра — сотни лет земле факел, mожно сказать, разума светит, а люди как были скотами, так и остались, только еще злей и свирепей сделались! Видно, дело тут не в разуме, а в естестве!
— В каком естестве?— спросил я.
— А в том самом,— откликнулся он почти весело,— Прометей людям огонь доставил прямо с неба,— нате, мол, грейтесь, от диких зверей спасайтесь в мраке ночном, а они его, небесный огонь этот, да в пушки, да в костры, Джордано Бруно и ему подобных поджаривать, да в печи Освенцима, да в атомную бомбу!.. Слыхал я, в Америке то убежища роют, целые города в землю уходят, войны на случай — к пещерному веку возврат!.. Вот те и огонь Прометея, героя! Пускай бы он огонь этот в болото кинул, зато мы до сих пор бы по деревьям прыгали, питаясь бананами и кокосовым молоком! Бананы-то — не картошка,
