А Димка — бу-бу-бу, как в бочку, не оторвется от тетрадки, только откинет упавшую на очки прядь волос — и снова, себе под нос,— бу-бу-бу, словно приговор читает. Но это — и правда приговор, окончательный и беспощадный.
И никаких фейерверков, никаких риторических эффектов, говорит — как дрова колет. И все просто и неотразимо. Белинский. Народность, идейность, реализм. Спустя сто лет — Сизионов. Роман «Восход». Ни народности, ни идейности, ни реализма. Что сказал бы «неистовый Виссарион» о произведении, где все образы фальшивы, психология — примитивна, язык — сусален, художественная идея напрочь отсутствует?.. Но Белинского нет. Бу-бу-бу. Поэтому, бу-бу-бу, приходится мне, Рогачеву...
А потом — Маша: «Воспитание смелости»... Мы решили, что читать нашу статью будет она. Она не бубнила, она знала ее почти наизусть, а там, где сбивалась, тут же находила новые слова, и от этого речь ее становилась еще более естественной и свободной, как будто рождалась тут же, у всех на виду. И все мои ядовитые сарказмы, вся желчь, вся злая ирония, которыми начинил я статью, в ее устах звучали горячим, пылким удивлением: смотрите, как просто, неужели кто-то может этого не понять?..
Наши статьи ударили, как выстрел дуплетом.
Впервые на заседании НСО раздались аплодисменты.
Выступил Федор Евдокимович, Его смяли. Он сел, не дочитав своих «замечаний», записанных в блокноте, Гошин начал с комплиментов: серьезный подход, заслуживающая внимания аргументация... Но после Белинского был еще Горький. Помним ли мы, как сформулировал товарищ Жданов требования, стоящие перед литературой?..
— Но ни Горький, ни Жданов не призывали писателей писать плохо,— с места громко сказала Оля Чижик (Ай да Оля!).
— И тем не менее,— сказал Гошин,— следует учесть, что удостоенный общего признания роман...
— А у меня не спрашивали,— густо выдохнул откуда-то из заднего ряда Полковник. Он поднялся, медленно оглядел вспыхнувшие смехом лица.— Меня бы спросили — я бы, может, и не удостоил...
Вышло чересчур грубо. Гошин обиделся. Положение постарался смягчить Сосновский.
— Видите ли,— обратился он к Гошину,— в ряде критических статей тоже высказывались разносторонние суждения о творчестве Сизионова. Правда, не столь резко, как у Рогачева. Но ведь и сам Сизионов признался, что далек от мысли считать себя новым Львом Толстым.
Были споры, были возражения, были распахнутые окна, в которые вливался холодный свежий воздух, вытесняя спертую, жаркую духоту, была живая рощица рук, голосующих за включение наших статей в факультетский студенческий сборник, но главное все-таки были эти лица — оживленные, потные, красные, разбуженные.
