Среди курсантов тема не обсуждалась. Только с Григорьевым и Романовым – кто заменит, как-то неожиданно это обрушилось.
— Нет теоретиков, главное – легко в сторону уйти, — говорил Романов.
В академии дежурные речи на собраниях, полковник читает обращение сытым голосом резонера.
В тот же день на своем очередном собрании ругались, смеялись громко, в полную силу. Домой в трамвае ехали группой, Рамазанов, который тоже только что смеялся со всеми, сказал:
— Вот никак не могу поверить, что умер Сталин.
В день похорон на Невском в 12 часов люди собирались около уличных репродукторов, женщины плакали…
В год смерти Сталина Колесову исполнилось 20 лет. И это могло стать еще одной причиной прекращения его идейных шатаний. Идейные шатания начались в руководстве страны. Был расстрелян Берия – как раз за мучавшие Колесова беззакония, а также как враг народа и английский шпион. Впереди ожидались большие перемены.
Он столкнулся с инакомыслием на студенческой вечеринке. Для комсомола нашлось полезное дело: в порядке преодоления раздельного обучения проводить вечера отдыха совместно со студентками женских вузов.
На совместной встрече Нового года в педиатрическом институте среди студенток оказалось несколько парней. Они провозглашали тосты: «Выпьем за девятнадцатый съезд Всесоюзной коммунистической партии большевиков!», «За демократию и социализм!», «За мир во всем мире!». Все смеялись и пили. Шел 1954-й год. Межвременье: уже нет Сталина, но еще нет оттепели. Вместе с Колесовым были его товарищи из старослужащих. Они ласково улыбались и тоже пили. Выходцы из крестьян не чувствовали подвоха в веселых издевках. Колесову самое время было бы примкнуть к инакомыслящим, а он вознегодовал: то, что для него трагедия, для этих – капустник. В их курсантской среде так не шутили: не из страха, а просто такое им было неинтересно. У каждого в характеристике значилось «партии Ленина – Сталина предан». Хотя сами они так не выражались – «предан», но партия и прочее сомнений не вызывали.
По прежнему навязчивая идея – тайна смерти – не оставляла его. Теперь она зазвучала музыкой – шестой симфонией Чайковского. Порывы, взлеты, прощание с величавым миром красоты, света, вечности… Автор, конечно, не знал, что он вслед за Моцартом пишет свой реквием. Выпил стакан воды, заразился холерой и умер в 53 года. Напор отчаяния в симфонии столь силен, что он постарался пореже слушать ее.
Остался позади детский самообман, надежда на науку, дарующую вечную жизнь. Путь человека – от вонючей пеленки до смердящего савана, сказал книжный циник. Страшно. Надо торопиться – жить, чтобы потом, умирая, не было стыдно за бесцельно прожитые годы и далее по той же формуле.
