«Писатель – инженер человеческих душ», — сказал Сталин. Именно этого и хотел Колесов, повторявший слова классика: всем хорошим во мне я обязан книге. Стать не сочинителем изящной словесности (беллетристики), услаждающей людей на досуге, а внести свой вклад в общее благо. Сказано же: «Глаголом жги сердца людей». Каким глаголом? Как жечь? Он не знал.
Знал за собой грех: мечтать и грезить. Подолгу, часами, дома и на прогулках. Грезы – это яркие киносюжеты, героические, фантастические, сентиментальные события. Готовые повести, пьесы, сценарии. Наподобие прочитанного и увиденного в кино. И очень далекие от жизни.
Наука обозначила это явление как аутизм. В меру хорошо для людей искусства. В избытке опасно – свихнуться можно.
В последние годы его захватила другая идея. Он вдруг обнаружил, что у него есть голос. Как в кино: поет себе человек на природе, попадает случайно в театр, всеобщее восхищение и слава. Потом он узнал, что голос есть у каждого человека, но не все любят петь. А он очень любил.
Когда в квартире не было соседей, он расходился во всю мочь: русские песни, арии по Шаляпину, неаполитанские песни. В восемнадцатиметровой комнате его голос звучал лучше слышанного в театре. За два часа пения с выражением и жестами он впадал в транс.
Так он пел два года. И уверовал: «Я пою хорошо. Да, не учился, но в кино какой-нибудь рыбак или шофер, тоже не учившийся, с первого кадра на экране покоряет своей энергией и голосом всех: и простых людей и знатоков».
Он решил: пойду и попробую. Прямо в консерваторию. «Даю себе слово». Начались мучения: и от слово не отступиться, и от страха всё внутри замирает. Все-таки пошел.
В классе сидело несколько человек, в том числе две девушки. Запел русскую песню. Девицы скорчились от смеха. Доброжелательная преподавательница попросила повторить ноты с рояля – проверила слух, нормально:
— Вам надо позаниматься в художественной самодеятельности.
Она хотела еще что-то проверить, он поблагодарил и вышел.
Разумеется, долго мучился от позора. Никогда нигде не выступая, насмешил девиц дикими звуками.
Домашняя жизнь. Мальчик Валя был послушен и аккуратен. Разогревал обед на керосинке, колол дрова во дворе, топил печку-голландку. Тогда в центре Ленинграда еще не было центрального отопления.
Играл с соседскими детьми – пятилетним мальчиком и трехлетней девочкой – в приключения в игрушечных городах. Их молодая мама – вторая жена их пожилого папы, директора типографии. Папа оставил свою первую семью со взрослыми детьми, изредка навещал их. Мама часто устраивала истерики папе, била детей. Пятилетний сынок плакал: «Никто меня не любит, только Валя».
