Наказание за зло, совершенное отцом, перешло на него самого. Тадеуш не забывал о нем ни на минуту. Ответственность лежала и на нем. Это он шестилетним мальчишкой прибежал домой и рассказал отцу о том, что видел. Отец, возможно, и не поверил ему, потому что заколебался, но тут мать напомнила об обещанном вознаграждении. Он отвел отца в лес, и зло было сотворено в надежде на награду — два килограмма сахара. В тот день, когда на дом было наложено проклятие, шел тихий дождь.
Тадеуш различал контур плеч сидящего под деревом человека, а когда тот поворачивал голову, даже различал отблеск лунного света на бледной коже. Мужчина не кашлял, не шевелился, только просовывал иногда руку под куртку и, похоже, почесывал правое плечо, но насекомые, обитавшие в лесной подстилке, наверно, уже ползали по нему. Он не потягивался, не хрустел костяшками пальцев. Раньше, вечером, Тадеуш Комиски видел, как незнакомец осторожно и бесшумно прошел по лесу в поисках, вероятно, той могилы, что служила отметиной содеянного зла и причиной проклятия… А ведь вознаграждения отец так и не получил.
За спиной человека в куртке, в двухстах метрах от памятника, сидел другой. Он тоже наблюдал и слушал, но еще и курил сигареты.
Тишину нарушал только крик совы да шум дождя. Тадеуш Комиски ждал, пока чужаки уйдут. Ждал, хотя и знал, что и тогда, когда они уйдут, покоя не будет — рано или поздно они вернутся. Может быть, их звала могила. Проклятие сводило его с ума, из-за него у Тадеуша Комиски случались галлюцинации.
Совершенное в шесть лет навсегда сломало его жизнь.
* * *
Они тронулись дальше.
— Твоя тачка, майор, это история нашей жизни.
— Наша жизнь, полковник, дерьмо. Согласен, что и моя тачка ничем не лучше.
— Какая жизнь, такая и машина. Ломаная. И то, и другое — дерьмо.
— Знаешь, когда я только купил ее, в 1986-м, она казалась мне сказкой, чем-то вроде медали. Машина — это символ, знак личного успеха. Четыре цилиндра, 1500 кубиков, последняя модель… Почти «фиат». По утрам, выезжая на ней, я чувствовал себя — извини, друг, — счастливым. Я гордился собой.
— И все равно это кусок дерьма.
Первый день путешествия еще не закончился, а они уже потеряли четыре часа.
Не успели поднять задок, как полетел домкрат, подточенный той же ржавчиной, что уже погрызла дверцы и кузов. Машина осела на левое заднее. Моленков вытащил домкрат, а Яшкин со злости зашвырнул его в прибрежные камыши. Потом они сидели на запаске у скособочившегося «полонеза» и ждали помощи. Каждую проезжавшую машину встречали криками, жестами и мольбами о помощи. Первые четыре пролетели мимо. Пятая машина, фургон, остановилась, но шофер сразу обратил внимание на просевший зад и пару раз попытался выяснить, что такое тяжелое везут в багажнике под брезентом двое старых вояк. Пришлось от его помощи отказаться. Уже темнело, когда остановился купе. У сидевшего за рулем школьного учителя истории, чья жизнь, похоже, тоже была своего рода историей, нашелся нужный домкрат. За то время, что ставили запаску, они узнали, как зовут его, жену и детей, где он преподает, каких успехов добились его ученики и чем он увлекается. Уставшие от ожидания и рассказов спасителя, они все же поблагодарили его и помахали на прощание. Четыре часа коту под хвост.
