— Что, если я стал соучастником убийства? — спросил он Хэнка.
Тот лежал в кровати и в полусонном состоянии и пялился в учебник по истории.
— А что, если ты самый большой придурок из всех на земле? — ответил вопросом на вопрос Хэнк.
Готового ответа на этот вопрос, по крайней мере той ночью, не было.
Была уже почти полночь, когда домой вернулась Грейс. Снегопад сошел на нет, она стряхнула снежинки с пальто и потопталась на коврике у двери, чтобы сбить лед с сапожек. Обычно Джим не возвращался домой до самого утра, но в ту ночь он вернулся раньше. Буря оказалась не такой страшной, как предсказывали метеорологи. Его люди могли позаботиться об оставшейся расчистке.
— Где ты была? Мальчики уже в постели, и когда оказалось, что тебя нет, я не знал, что и подумать.
Но это было неправдой. На мгновение он подумал, что она ушла от него. Просто исчезла в ту, другую жизнь, о которой она, казалось, задумывалась иногда. И сейчас они смотрели друг на друга, жарко дыша. Снаружи к дому льнули сугробы, зима в этих краях тянется долго.
— Я пошла и разогрела томатный суп для Розалины.
— В самом деле?
Грейс села у стола. Все знали, что там происходит, и никто даже пальцем не пошевелил, чтобы хоть что-то предпринять.
— Хэл вдруг сорвался с места и исчез. Ни денег не оставил, ни записки, ничего. Она думает, может, он снова в армию подался.
Джим смотрел в окно. Только что по их полю прошли два оленя. Он надеялся, что снег не слишком глубок и что они могут откопать из-под него последние увядшие стебли душистого горошка — все дикие животные считали их восхитительными на вкус.
— Думаю, не наше это дело, — отозвался Джим.
С этого расстояния ягоды остролиста выглядели почти тропическими плодами из совершенно иной реальности.
— Как скажешь.
В волосах у Грейс Фаррелл все еще поблескивали запутавшиеся снежинки, которые точно растают к тому времени, когда они лягут в постель. И Грейс даже не узнает, что они там были. И когда она будет вспоминать эту ночь, она даже не будет помнить, что шел снег, а будет помнить лишь лицо мужа, его сосредоточенность, которую она так любила, мужчину, к которому она всегда могла обратиться, даже в такую холодную ночь, что стояла тогда.
Моя мама рассказывала мне, что в тот день, когда они нашли дом, пели черные дрозды. Их слышно было от самой дороги. Это была волна звуков, черно-голубая, мелодичная. Точно синяк, который уже начинает проходить. Ничего, кроме мира и гармонии. Вот так родители и поняли, что достигли своего места назначения. Стоял ноябрьский день конца тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Земля и небо были серыми, и мои родители оседлали самую макушку мира. Или, по крайней мере, им так казалось.
