Шпионов, презренных наемников фашизма, предателей родины — к расстрелу!
Таков был заголовок первой страницы. На второй странице таким же шрифтом:
Шпионов, нарушителей военного долга, предателей родины и Красной Армии — к расстрелу!
Третья страница озаглавлена:
Шпионов, которые хотели расчленить нашу родину и восстановить в СССР власть помещиков и капиталистов — к расстрелу!
На четвертой странице:
Шпионов, осуществлявших акты саботажа, подрывая мощь Красной Армии — к расстрелу!
На пятой странице:
Шпионов, стремившихся к поражению Красной Армии — к расстрелу!
Передовица газеты была озаглавлена:
«Изменникам за шпионаж и измену родине — расстрел!»
Она кончалась словами, пестревшими теперь повсюду:
«Советские органы госбезопасности еще покажут на что они способны!»
Вся газета была заполнена резолюциями, в которых требовался немедленный расстрел и сыпались на головы обвиненных оскорбления и проклятия.
Но поток массовых «требований народа» опоздал. В маленьком примечании сообщалось, что Тухачевский и обвиненные вместе с ним командиры Красной армии расстреляны.
Хотя это событие не затронуло нас непосредственно, но отразилось и на нашем детском доме. В день, когда Тухачевский был приговорен к расстрелу, к нам пришел один воспитанник дома, который не принадлежал еще к группе «старших», так как ему шел только четырнадцатый год, он был бледен.
— Что мне теперь делать? Я совершил что‑то ужасное !
— Что же ты сделал?
— В экзаменационной работе нам была дана тема о Красной армии, и я в ней особенно отметил роль Тухачевского.
— В твоей работе?
— Да. Но еще хуже! — Я закончил работу словами: под руководством Сталина и Тухачевского Красная армия победила в гражданской войне и непобедима также сегодня! Что теперь из всего этого выйдет?
К счастью с ним ничего не случилось, но в эти дни, даже в детском доме, в особенности среди старших, у многих были озабоченные лица.
Однажды вечером нас собрали всех вместе и обрадовали сообщением:
— Этим летом мы едем на отдых в Крым, в Гурзуф.
Для нас это было спасением. В тот же вечер со мной произошел случай, который в то время остался для меня совершенно непонятным. Один педагог детдома подошел ко мне, серьезно на меня посмотрел и, не произнеся ни слова, дружески пожал мне руку. Я ничего не понял. Что он хотел? Вся неделя была полна приготовлениями к отъезду. Накануне отъезда ко мне снова подошел тот же учитель, но на этот раз он был более веселым.
— Теперь опять все в порядке, — сказал он и похлопал меня по плечу.
