В то время нас хорошо знали в Москве. Мы были лучше одеты, чем остальная молодежь, и когда вечером выходили гулять, то не раз слышали от прохожих: «смотри, это дети шуцбундовцев!». Мы переживали счастливое время — не зная по существу, как жилось в этот период остальной молодежи в Советском Союзе. Учителя и русский заведующий относились к нам исключительно доброжелательно. Когда мы выражали те или иные наши желания, мы могли быть уверенными, что в пределах возможного они будут удовлетворены.
У нас был также свой Совет, который мы сами выбирали; он обладал правом совещательного голоса по всем вопросам. Нашей единственной постоянной связью с внешним миром была «Библиотека иностранной литературы» в Столешниковом переулке, в 15 минутах ходьбы от нашего дома. Она помещалась в маленькой церкви, которая была закрыта с первых лет революции. Здесь имелись немецкие, английские, французские, испанские и итальянские книги. Почти каждый день я ходил с моими друзьями на несколько часов в читальный зал. Наряду с классической немецкой литературой там было также много новых книг: Томаса Манна, Генриха Манна, Франца Верфеля, Макса Брода, Стефана Цвейга, Якова Вассермана, Арнольда Цвейга, Лиона Фейхтвангера, Эмиля Людвига и, конечно, всех авторов–эмигрантов, симпатизирующих Советскому Союзу, — Фридриха Вольфа, Анны Зегер, Иоганна Р. Бехера, Эриха Вейнерта, Бодо Узе, Фрица Эрпенбека, Вилли Бределя.
Эта читальня сперва казалась нам раем, но скоро я узнал и ее теневые стороны. Когда я получил в руки книгу Травена, я с глубоким изумлением увидел, что целые абзацы закрашены особой тушью. Все попытки прочесть затушеванные места, — например, держа страницы против света, — оказывались напрасными. Затушевка была технически превосходной. Эта своеобразная форма цензуры применялась не только по отношению к книгам, но также к газетам и журналам. Цензypa распространялась также на книги членов германской коммунистической партии и сочувствующих ей авторов. В читальном зале, кроме советских газет имелись также «Красное знамя» (,,Rate Fahme») из Чехословакии, «Парижский листок» («Pariser Tageblatt») или «Новая международная сцена» («Die neue WeLtbuhne»). Даже в этих чрезвычайно дружественных к СССР изданиях, некоторые абзацы нельзя было прочесть, так как в них сообщалось о событиях, которые не отмечались в советской прессе.
Мы, старшие, уже тогда интересовались не только литературой, но и политикой. Это совсем не удивительно. Ведь в Советском Союзе вся жизнь сильнее пропитана политикой, чем в любой другой стране. Почти нет вопросов, которые бы ни рассматривались с точки зрения политики. Кампании, собрания и демонстрации сменяли друг друга.
