Наконец тропа спускается к логу, где ручей разливается широко, где берега истоптаны коровьими копытами, а на дне плоско сереют огромные мылкие пластины камней. Здесь через ручей переброшено большое бревно.
Ритка и Гелька садятся на него и с наслаждением опускают обожженные подошвы в холодную воду.
— Ритка, давай хлеба поедим? Там много, татка, наверное, с собой тоже взял, и нам, и ему хватит.
Они болтают в прохладной воде ногами, едят пересоленный сельмаговский бурый хлеб и смотрят, как над водой кружатся стрекозы, а к наполненным водой копытцам прилетают большие бабочки. Ритка знает, что сюда прилетает не только рыжая крапивница и белесая капустница, не только голубой мотылек, а иногда и желтокрылый красавец. Огромный. Как его зовут, Ритка не знает. Когда его видишь, надо загадать желание, и если ты успела выговорить его три раза, пока желтокрылый не вспорхнул снова, то оно сбудется.
Надо идти искать, куда татка стадо погнал. А то он будет сердиться, что Ритка не пришла.
Если мамка у Ритки скучная, то татка — он непонятный. Разный у нее татка.
Сегодня утром он пожалел будить Ритку — это был добрый татка, веселый, он насвистывал какую-то песню, собираясь в рассветном сумраке, и Ритка думала сквозь сон, что она татку любит.
А иногда татка бывает злой.
И если попадешься ему на дороге, то он может так отодвинуть тебя с пути, что полетишь на пол. Тут не разберешь, обо что лбом приложилась: об угол печки или о косяк.
— Откуда у тебя на лице синяк опять, Рита? — спрашивает Вера Муратовна.
— Упала, — шепчет Ритка, — запнулась, упала.
— Татка ударил?
— Нет, — еще тише шелестит Ритка.
На татку жаловаться нельзя.
Однажды татка пришел откуда-то вечером и вдруг решил, что без него в доме были чужие. Он зло кричал, раскидывая вещи, а потом увидел Ритку и сгреб ее в охапку. С силой тряхнул.
— Говори, кто тут был без меня у мамки в гостях?
Ритка пискнула полузадушенно, как воробей. У мамки с таткой вечно гости, разве разберешь, кто ходит, кто песни поет, кто спит-валяется потом в сенях, или даже во дворе, если летом.
— Никого не было, таточка!
Но глаза у татки были дикие, злые, он начал трясти Ритку и кричать, что вытрясет из нее душу.
И называл ее разноглазым рыжим змеенышем и лопоухой приблудой.
Ритка реветь начала во весь голос. Уши у Ритки, и правда, круглые, лопоухие, ни у кого таких нет в семье. Вот татка иногда и кричит то на мать, то на саму Ритку, что она ему не дочка, а… А дальше не понимает Ритка. Кричит татка и по-польски, что-то про пся крев, и что мамка гуляла, и потому у Ритки лопоухие уши.
