Я шла и думала: мне четырнадцать лет. Сейчас, сегодня, здесь сидят люди, которые могут что-то сделать. Я думала: это последний шанс.
Потому что хотя все наши хорохорятся и делают вид, что очень самостоятельные, никому особенно не нравится жить в детском доме. Все хотят жить в обычной квартире, чтоб были родители, ну, какие-нибудь не злые. Хотят быть единственным ребенком, чтоб всё покупали и везде возили.
А мне все равно. Я могу в любую семью. Пусть будут младшие братики или сестры.
У меня ведь была сестра, Гелька. Это было очень давно, в другой жизни. Гельку отправили в дошкольный детдом, и теперь я даже не знаю, где она. Наверное, я не узнаю ее, если вдруг увижу. Я даже не очень хорошо помню ее лицо.
Словом, я подошла к первой же телевизионной девушке, которая попалась мне на пути (а попалась мне как раз Света), и сказала:
— А меня Маргарита зовут. Хотите, я покажу вам, какие я умею макраме делать? Заходите ко мне в комнату в гости.
Света, кажется, очень растерялась и от растерянности пошла со мной. И я ей все показала — и вышивки свои, и макраме. И тетрадки по литературе. И грамоту, ту грамоту, которую мне дали в четвертом классе, когда мы пели про весну.
Я показала ей даже бабушкину кружевную дорожку.
— А почему она немного гарью пахнет? — спросила Света.
Надо же. Я уже не замечаю запаха гари, мне кажется, за столько лет он выветрился.
Пришлось рассказать, почему такой запах.
И, когда я закончила рассказ, Света вдруг спросила:
— А сколько тебе лет, Маргарита?
— Четырнадцать.
Света замолчала. Она молчала, смотрела на меня и о чем-то думала.
Надо было, наверное, попросить ее снять меня в телепередаче тоже. Но я не стала просить. Не стала говорить, что я не могу больше тут жить. Что я хочу куда-нибудь домой. Что толку говорить — если я ей понравилась, сама догадается.
Передачу про меня сделали через две недели. В ней говорили, что, конечно, я уже почти взрослый человек, но в жизни, мол, всегда есть чудо. Вдруг оно случится именно с Маргаритой Новак?
И я стала ждать чуда.
— А вы знаете, что на свете были дикари, которые боялись, когда европейцы их фотографировали? — говорит Александра Евгеньевна. — Эти наивные люди думали, что фотография украдет их душу.
Я плохо получаюсь на фотографиях. Мне не нравится, какая я — нос торчит. Раньше еще торчали уши, но теперь я отрастила волосы, и они все закрывают.
Какая уж тут душа. Мне кажется, в жизни я некрасивая, но все же лучше, чем на фотографиях.
