— В психушку отправили, — скучным голосом сказал Миха. — Раз отправили, два отправили, а потом он бегать начал. Поймали. Еще поймали. Еще в психушку. Потом он пару раз ноги-руки ломал, в гипсе ходил. А потом летать научился.
— Как это — летать?
— Ну как летают — обыкновенно. Вылез на подоконник на четвертом этаже, руки раскинул и полетел.
Я посмотрела на небо, затянутое тучами. Потом на окна четвертого этажа, которые как раз было видно из-за берез.
Понятно, что Миха врет, но все же было любопытно. На какую-то минуту подумалось — а вдруг:
— И как?
— Ну как-как, — заржал Миха и сплюнул, гася окурок. — Натурально полетел, четыре этажа летел, а тут опаньки — и земелька. В земельку головой тюк — больше и не встал.
— Дурак ты, Миха, — разозлилась я. — Человек умер, а ты хаханьки гонишь.
— Сама дура, — миролюбиво откликнулся Миха. — Какой же он был человек, Витек-то? Так, видимость одна. Псих. Туда и дорога.
Глава 3
Рассказывает Миха Симонов
Я однажды по телеку видел смешную передачу. Называлась она не то «Крыша дома», не то «Семейный очаг» — не помню. Показывали там всяких певцов, писателей, как у них дома все устроено, какие дети, собаки, как на кухне самовар стоит и как они чай пьют и про свое житье рассказывают.
Самовар у нас с мамкой тоже был, только им никто не пользовался, сувенирный самовар, весь расписанный под хохлому. Ей подарили на работе на юбилей, когда ей тридцать лет исполнилось. Мы тогда хорошо жили с мамкой: я в школу ходил, в третий класс, мамка работала, возвращалась в шесть часов, а я уже все уроки сделал, и мы ужинать с ней садились. Потом стал в гости дядя Антон приходить. Потом смотрю — он уже каждый вечер ходит, и мамка говорит, мол, пусть он у нас поживет, нам веселее, а ему жить негде. Я, в общем, был не против, потому что дядя Антон ко мне с разговорами не приставал особо, все больше у мамки в комнате торчал, даже телевизор на кухню не выходил смотреть.
А потом мамка под машину попала. Я про это не люблю вспоминать. Ну, я тогда думал, что мы с дядькой Антоном вдвоем останемся, да не тут-то было: оказывается, он может остаться жить в нашей квартире, а я не могу, потому что он мне никто. Я плакал, как дурак, просил его, чтоб он меня оставил с собой жить, но он говорил, что никак не получится, что он мне чужой, мол, никто ему меня не отдаст.
Я уж потом узнал: врал Антон мне. Мать его в квартиру прописала, и он мог бы опекунство оформить, да не захотел.
Ну, в детдоме тоже жить можно, живу же вот, не умер до сих пор. Когда мне восемнадцать лет исполнится, домой вернусь, квартира все равно моя осталась.
