— Нашел, Иван Иваныч, нашел!
Повернул обратно, бегом побежал. И вдруг провалился в яму. «Неужто медвежья западня?» — думал он, лежа на мягкой куче хвороста, глядя вверх на голубое, очистившееся от облаков небо. Надо выбираться отсюда…
Выбрался. Снова заспешил, слыша неумолкающий зов штурмана. Вот и Костя — стоит у невзрачной избушки, держит в руках развернутый серенький листок. В глазах торжество. Голос срывается от радости:
— Ты гляди, командир, свет не без добрых людей! И вслух читает записку, найденную в зимовье:
— «Здесь на озере Джуджак работала геологическая партия. Идем дальше по своему маршруту. Для тех, кто вслед за нами придет сюда, оставляем консервы, сухари, дрова, спички. За избушкой, под хворостом, 40 банок с авиационным горючим. Всем этим можете пользоваться. Но помните, товарищи-друзья, когда будете расставаться с нашим зимовьем, обязательно наколите дров, нащепите лучины для растопки печки».
Константинов едва не плясал, возбужденно повторяя:
— Джуджак, Джуджак… То самое озеро. На трассе мы, командир, чуешь?
— На будущей трассе, — поправил Черевичный. — Нам, Костенька, тут еще работать и работать, чтобы стал этот самый Джуджак пригоден как гидропорт.
Поработали на совесть. Снова промеры глубин, определение астрономических пунктов. Снова валящая с ног усталость к вечеру, волчий аппетит за походным обедом, крепкий сон в меховых мешках, веселый шумный подъем на рассвете. И снова старт, теперь уже курсом на Оймякон, известный тогда географам как «полюс холода».
Впрочем, эта примета небольшого поселка на берегу Индигирки относится к зимнему времени, когда в иные дни термометр показывает около семидесяти трех градусов мороза. А теперь, в сентябре, воздух приятно по-осеннему свеж, небо ясное, безоблачное.
Полет до Оймякона занял считанные часы. Дальше — курс к озеру Алысардах. И до него недалеко, какой-нибудь час в воздухе.
Алысардах среди Нерского плоскогорья казался сверху игрушечным, словно до краев налитое блюдце. Тонюсенькими палочками торчали по берегам вековые деревья. Едва приметным пятнышком выделялась избушка, притулившаяся у самой воды…
Здешняя вода доставила летчикам немало тревог сразу же после посадки. Когда усталый Иван Иванович, выбравшись из пилотской, лег плашмя на самолетный поплавок и припал к ней губами, наслаждаясь свежестью, прохладой, он услышал взволнованный женский голос, доносившийся с берега:
— Нельзя пить! Прокаженные у нас места.
Черевичный тотчас отпрянул, вскочил на ноги. Обернулся к женщине, торопливо шагавшей от избушки:
