22-го июня, через два дня после люберецкого финала, я шел вдоль дачных заборов к футбольному полю, собираясь потренироваться. На большом щите, рядом с объявлениями о концертах на «кругу» и о сдаче внаем комнат, мне бросились в глаза напечатанные большими буквами слова:
«Мы, милостью божьей Николай Вторый,
Император Всероссийский, Царь польский,
Князь Финляндский и прочая и прочая
Объявляем всем нашим верным подданным...»
Это был манифест о всеобщей мобилизации...
Через несколько дней я был призван. Сначала меня направили в 12-ый гренадерский астраханский полк, где я отбывал воинскую повинность, а затем перевели в Петербург, в автомобильную роту. Она помещалась в Михайловском манеже. Автомобильной промышленности в то время в России не было, и мы занимались реквизицией машин для нужд армии у частных владельцев.
В огромном манеже разномастными шеренгами выстраивались машины разных фирм и конструкций: «бенцы», «мерседесы», «оппели», «фиаты», «испано-суизы», «пежо», «рено», «форды», «остины».
Служба была для нас прекрасной шоферской школой. Через месяц мы крутили баранку, как заправские водители.
Время от времени в манеже появлялся командир автомобильной роты свитский генерал Секретев, один из самых близких к царю генералов, высокий, представительный, строгий. Он принимал рапорт, обходил шеренги машин и распекал наших прапорщиков.
Зимой стали приходить американские «паккарды» и «хупмобили». А затем прибыли бронированные «остины» — первые броневики в русской армии. Это были обыкновенные легковые машины с усиленным шасси и двумя пулеметами в бронированных башнях. Броня защищала от винтовочных пуль, но легко пробивалась артснарядом малого калибра.
Теперь в манеже формировались броневые взводы. Время от времени снова появлялся Секретев со своими адъютантами. Прапорщики и подпрапорщики с инженерными значками на погонах, пулеметчики и шоферы проходили мимо него церемониальным маршем, громко печатая шаг.
— Здорово, молодцы! — высоким тенором покрывая оркестр, кричал Секретев.
— Здравия желаем, ваше ди...ство! — рявкали шеренги.
Потом командиры рассаживались по машинам, заводились моторы, и броневики один за другим выезжали из широких ворот манежа на площадь.
Через некоторое время машины на буксире возвращались на ремонт — исковерканные, с пробоинами в башнях, с залитыми кровью сидениями для шоферов и пулеметчиков. Шоферы и пулеметчики не возвращались...
Нам, вольноопределяющимся, разрешалось пользоваться машинами во внеслужебное время. Сначала я выбрал себе небольшую гоночную «испано-суизу», но ездить на ней по городу было почти невозможно: при малейшей прибавке газа она давала такой рывок, что я рисковал врезаться в стену, в извозчика, сбить пешехода. Я сменил ее на маленький уютный «форд». После работы я ездил обедать в студенческую столовую Политехнического института, называвшейся просто «политехничкой». Здесь было шумно и весело, шли разговоры о семинарах и зачетах, о гастролях Шаляпина и борьбе в цирке Труцци, и я отдыхал от военной тематики Михайловского манежа. Вечерами я долго разъезжал по великолепным петербургским проспектам и площадям, по набережным с горбатыми мостами, с резными чугунными решетками. Особенно хороши были они зимой, в изморозь, когда решетки и деревья покрывались инеем. Ходить по городу пешком я избегал: Петербург в то время буквально кишел офицерами и генералами, и приходилось на каждом шагу отдавать честь или становиться во фронт.
