За здоровье внуков пил!..
И русская поэзия откликнулась на этот пушкинский «тост». В 1837 г. вослед «Пиру Петра Первого» появляется стихотворение Н. Кукольника «Школа», посвященное морской прогулке Петра, в 1855 — «Малое слово о Великом» В. Бенедиктова, в 1869 — «Современное» Ф. Тютчева — и так вплоть до «Стихов о Петербурге» А. Ахматовой (1913) и прощального монолога А. Блока «Пушкинскому дому» (1921)[80].
Это выросшее из проблем «петербургской повести» стихотворение окончательно убеждает нас: Пушкин как автор «повести невстреч», как мыслитель, не с Петром, не с Евгением и не с ними обоими; он — над ними, над их трагическими полуправдами, приходящими в столкновение.
Возвращаясь два года спустя к рассмотренной уже теме, поэт стремился диалектически разрешить конфликт «Медного Всадника» в проповеди истины, согласно которой — воспользуемся словами одного из писем выдающегося физиолога и философа А. А. Ухтомского — «ни общее и социальное не может быть поставлено выше лица, ибо только из лиц и ради лиц существует; ни лицо не может быть противопоставлено общему и социальному, ибо лицом человек становится поистине постольку, поскольку отдается другим лицам и их обществу»[81].
«Пир Петра Первого» стал разрешением конфликтов <(Медного Всадника» — идейных, стилистических, жанровых. По мысли Пушкина, государство должно стать гуманным, ориентированным на личность человека, а тот, в свою очередь, призван возвысить свой дух до трагических высот истории; только в сущностном единении частное и общественное могут дать спасительный выход из противоречий русской жизни, подобно тому как ода и идиллия, объединившиеся в жанровом составе «Пира Петра Первого», рождают новую художественную гармонию.
Итак, настала пора подвести итоги.
Обращение к художественному строению «Медного Всадника» заставило нас отказаться от априорных толкований его смысла. Ни «государственная», ни гуманистическая концепции, ни равно противостоящая им концепция «трагического гуманизма» не способны дать ключ к толкованию противоречий повести.
Прежде всего нужно иначе взглянуть на пушкинское отношение к героям повести. Мы подошли к этой проблеме со стороны жанра, связав мир Евгения с идиллией, а мир Петра — с одой. Но можно (и, видимо, это еще предстоит сделать) посмотреть на них сквозь призму идей сентиментализма и классицизма, «снимаемых» пушкинским реализмом.
Внимательное отношение к противоречиям сюжета окончательно убедило нас в том, что Пушкин показал трагедию бытия, распавшегося на «частную» и «государственную» сферы, и выход из создавшегося положения он видел прежде всего в торжестве идей человечности. Очевидно, будущий исследователь, подошедший с этих позиций к стиховой «фактуре» повести, ее композиционному строению, особенностям ее историзма, к проблеме ее художественного времени и пространства, придет в целом к тем же выводам.
