Траини сам открыл ему, и мгновенная радость отразилась на его исхудавшем лице. Отразилась всего на миг — он всегда был чересчур серьезен. Дом его напоминал дом их учителя Андреа Тафи — такой же тесный и старый. Дощатый стол, на нем куцые свечи вперемежку с недоеденными черствыми краюхами, комната скудно освещена. Поэтому картоны по стенам с набросками «Страшного суда» были едва видны — там язык пламени, там черная лапа с когтями, там страдающее лицо грешника. И лицо самого Траини тоже было страдающее, исхудалое, уставшее. За эти два года он как-то сгорбился, словно изнемог. Они поужинали, потом долго, заполночь беседовали.
— Взгляни, — говорил Траини, беря свечу и показывая на стены. — Что ты думаешь? Завтра ты увидишь все, но сейчас… что ты думаешь?
Буффальмакко подошел близко к одному наброску, изображающему человека, которого за волосы вытаскивал из могилы грозный ангел. Лицо у человека было искажено от испуга и боли. Движение, гримаса — все было передано мастерски.
— Это хорошо, Франческо, — произнес он, не отрывая глаз от рисунка.
И снова мгновенная радость озарила впалые глаза Траини.
— Я все время вспоминаю учителя, — заговорил он с жаром. — Помнишь, как он говорил нам о пропорциях, правдивости изображения, говорил, что нужно отображать жизнь. Его слова не выходили у меня из головы, когда я рисовал эту фреску. — Он вдруг запнулся и спросил: — Ведь ты помнишь, Буонамико?
Конечно, Буффальмакко помнил и учителя, и его слова. Но уже тогда, в годы учения, ему казалось, что следовать этим словам значило стреноживать себя, как стреножил себя сам учитель, полностью оставив кисть и отдавшись искусству мозаики. Единственный мастер в городе, он был завален заказами, приносившими ему кучу денег. Потому-то Буффальмакко помнил и другие слова наставника, произносимые вечно скрипучим голосом: «Всегда идите туда, где больше заплатят.» Нет, не только о пропорциях говорил им Андреа Тафи. Может быть, поэтому на его картинах не встретить было смешных зверюшек.
— Я помню, — мягко сказал Буффальмакко, беря в руки другой картон. — Смотри, вот это у тебя смешно вышло.
И вдруг увидел, как в страхе отшатнулся от него Траини.
— Смешно? Где смешно? Нельзя этого, нельзя.
— Почему же? — удивился Буффальмакко.
— Ты не понимаешь? Это же «Страшный суд». А ты хочешь, чтобы покатывались со смеху, глядя на него? Ты неисправим, Буонамико. Как ты будешь писать «Триумф Смерти»?. Завтра мы пойдем в Кампосанто, и ты увидишь мою фреску. Тебе нужно будет писать на другой стене, но необходимо единообразие, все должно быть выполнено в едином стиле. Я подскажу, как надо. Помни слова учителя — мерою всему избери разум и не отступай от него…
