– Могу помочь! – предупредил их галантный мой одноклассник. – Чего варежки-то разинули?!
– А то, что мы дверь случайно захлопнули, – робко призналась одна. – Там замок английский.
– Английский! – передразнил ее Гудвин. – Замок английский, табак российский! Эх вы! Тетери! Которое ваше окно?!
– Которое на четвертом, – сказала вторая. – С полосатыми занавесками.
– С полосатыми! – хмыкнул Гудвин. – Ладно! Дуйте на свой этаж и ждите смирно!
Он поплевал на ладони и стал карабкаться по водосточной трубе. До второго ряда окон было еще ничего, а дальше Гудвин начал трезветь. По его собственному признанию, высоты он побаивался, но кураж гнал его вперед. И окончательно уже трезвый, он с трудом дополз до нужного карниза. Изловчившись, Гудвин высадил ногой стекло и запрыгнул в комнату. Окрыленный своим поступком, Гудвин открыл дверь и нос к носу столкнулся с какой-то бедовой старушкой.
– Водят кого ни попадя! – накинулась та на рубаху– парня. – Совсем совесть потеряли!
– Совесть, бабка, мы найдем! – успокоил ее Гудвин. – Ты лучше скажи, где тут выход!
– На тебя смотрит, охальник! Прямо вон шагай! – Старушка скрылась на кухне.
Гудвин хлопнул дверью и, опрокинув по пути чей-то велосипед, в темноте кромешной добрался до конца коридора. Там он нащупал замок и на лестницу уже вышел с видом триумфатора. Девушки, терпеливо ожидавшие снаружи, кинулись его благодарить.
– О чем базар, девчонки?! – Польщенный Гудвин пропустил их в квартиру. – Заходите! Будьте как дома!
Одна из девушек зажгла в коридоре свет, а вторая устремилась к своей комнате и дернула ручку. Дверь была заперта.
– А как же?! – спросила она, растерянно оглянувшись.
– Так это у вас в комнате, что ль, замок-то английский?! – огорчился Гудвин. – Ну тогда извините! Второй раз я эту дистанцию не потяну! Принять надо для вдохновения!
«Весь кайф, стервы, обломали! – закончил Гудвин свое повествование, когда мы встретились на следующий день. – Как ты там говорил?! Куда там благими намерениями дорога вымощена?!»
Таким был Гудвин в наши юные годы. Теперь он стоял, опираясь спиной о стену монастырской арки, покуривал равнодушно папиросу, и у деревяшки его лежал засаленный берет с медяками. Узнал ли он меня, нет ли – бог весть. Отвернувшись, я прошел мимо под темными сводами и попал на территорию монастыря. Дорога вела прямо к ступеням собора. Я перекрестился и мысленно произнес: «Господи, верую! Помоги неверию моему!»
В Русском музее Санкт-Петербурга лицезрел я когда-то эскизы Иванова к монументальному полотну «Явление Христа народу». Среди прочих его писанных в Италии персонажей, каковых, надо полагать, наш православный живописец набирал для позирования большей частью из местных католиков, был и некто «Сомневающийся». То есть среди свидетелей данного явления, согласно версии художника, затесался человек, усомнившийся в том, чему мы верим понаслышке и что сам он увидел воочию. «Стоит ли после этого рассуждать о доказательствах?! – как бы хотел этим сказать умница художник. – Да и стоит ли вообще о них рассуждать?» Доказанная теорема становится научным фактом, лишающим нас даже иллюзии свободного выбора. Людям, я думаю, свойственно сомневаться. Возможно, именно эго и делает их людьми. В чем, правда, я лично сомневаюсь.
