— Мама, смотри — собака!
— Ну и что, что собака? Не подходи и не трогай ее!
— Я только поглажу.
— Отойди от собаки! Ричард, я кому сказала!
Грогин удивленно обернулся и посмотрел на маленького Ричарда и на вполне большую его маму Нину Ростиславовну. Собака, поняв по модуляциям человеческих голосов, что ей не дадут ничего съестного, а, напротив, могут пихнуть в какие-нибудь жизненноважные органы кирзовым сапогом, поджала хвост и отбежала метров на десять, по пути неодобрительно скосившись на Грогина, у которого не было большой ароматной сумки.
Грогину стало жалко собаку, он развязал узелок шелестящего мешочка, достал из него печеньку и бросил, возможно, беременному Шарику. Собака шарахнулась в сторону, налетела на пустой картонный ящик, взвыла от ужаса и понеслась в спасительный двор знакомых многоэтажек.
Эмма Никифоровна осуждающе встала напротив Грогина:
— Нажрутся, гады, потом собак шугают!
Желтый квадратик печеньки быстро раскис и расползся на влажном асфальте.
Спиридонов отхлебнул из трехлитровой банки большой глоток мутного пива и передал ее Андрею Пантелеевичу. Андрей Пантелеевич прижал банку к животу и сказал:
— А ведь я вас, ребята, всех знаю — вы у меня учились.
Рафиков Коля разорвал зубами мумию воблы и неодобрительно закачал головой:
— Не свисти, батя, я учился до восьмого класса в городе Стерлитамаке, а с восьмого по одиннадцатый в пионерлагере «Козленок» номер семь. Ты банку не задерживай — хлебай.
Спиридонов закурил папиросу и сместил ее в правый уголок рта:
— Погоди, Колям, может быть, я у него учился, ты в какой школе детишек мучил?
— Где я только не преподавал. Дай затянусь?
— Оставлю.
— Ты сам-то из какой школы?
— Из пятьдесят четвертой.
— Ну, я же говорю, что помню тебя, — ты такой шустренький был, все списывал, а?!
Спиридонов задумался: был ли он шустренький и что он мог списывать.
— Черт его знает, я как в армии отслужил на Байконуре, плохо все вспоминать стал, да и с бабами как-то не очень.
Андрей Пантелеевич основательно приложился к банке, прищурил правый глаз, а левым заметил проходящего мимо человека в черном плаще со знакомыми чертами.
Грогин шел и думал о дяде Юре с его неизбежными капризами и очень удивился, когда у окошечка пивного ларька услышал надоевший еще в седьмом классе надтреснутый голос. Грогин, минуя объятия Андрея Пантелеевича, взял круто вправо — общение не должно быть слишком частым, чтобы не терять своей притягательности.
Андрей Пантелеевич, отдуваясь, отдал банку Рафикову.
