ему будет легче
встретить одному, однако эта кикимора, вильнув хвостом, все перепортила.
Он поймал себя на том, что давит взглядом, комкает невскрытую пачку «Житан», словно внутри нее сию минуту задыхается уменьшенная копия той, что сейчас бездумно спешит к нему в гости.
Звонок. Сермяга!
«Алло, Папа! Блядь-нахуй-блядь! Ты слушаешь свои смурняки, а у меня — красивая девочка. Танцует, блядь-нахуй-блядь, а я… «я одной тобой любуюсь». Под Донну Саммер. Сейчас она сама тебе скажет. Светик, скажи моему другу, какую музыку ты любишь? Диско? Правильно — что-нибудь бодрое, быстроногое…»
Самойлов погладил пачку сигарет и, прижимая головой трубку, взял рукой бутылку чего-то термоядерного.
«Не может быть», — тихо вымолвил он, получив доказательство, что все как раз именно так и есть.
Он не осмелился налить полный. Но две трети стакана потемнело. Самойлов бережно достал и поставил диск, который весь этот день мечтал послушать. Затем, удостоверившись, что трубка лежит там, где нужно, опрокинул в рот колючую жидкость. Напиток пошел.
Он аккуратно присел на подлокотник и тут же увидел ее флуоресцентные розоватые колени. Заморгал глазами, повесил голову набок.
«Джерузалем, Джерузалем…»
Раньше голова Самойлова под таким углом почему-то не свешивалась.
Из потертой папки он вытащил наугад машинописную страницу и беспомощно зачитал два слова:
«Темнело… Темнело».
В текст он не заглядывал, но где-то в рукописи было так написано. Дважды повторено одно слово.
— И кому какое дело? — произнес Самойлов, пряча потертую папку вглубь письменного стола. — Она решила, что я — ненормальный! Я — даривший ей туфельки по цене моторной лодки? Ну и хуй с ней в таком случае. Саббат так Саббат. Блэк есть Блэк.
Самойлов вернулся домой с репетиции раньше, чем рассчитывал. На улице ему показалось, что уже темнеет, тогда он ускорил шаг. Заперев дверь изнутри и скинув туфли, он собрался было бросить ключи на табурет с отключенным телефоном, но раздумал, и опустил их в карман своей осенней куртки. Все то время, пока он бродил по городу, дверь к нему в комнату оставалась полуоткрыта, бледно белел проем — там было светлее, чем в прихожей, с улицы доносился щебет птиц. Табаком не пахло. Оглядев с порога годами занимавшие одно и то же место вещи, он прокашлялся и произнес:
«Самойлов пришел домой. На улице было еще светло, и он не стал зажигать лампочку… в коридоре. Света было достаточно».
Он резко присел на стул, словно занял освободившееся сиденье в трамвае.
