До остановки оставалось метров сто, трамвай несся под откос, не думая тормозить (или это ему только показалось), его единственный вагон был почти пуст. Светофоры на перекрестке не работали.
Внезапно Самойлова охватила уверенность, что на следующей остановке он догонит трамвай и спокойно доедет до дома. Он чувствовал, что ноги сами несут его по спуску, через перекресток вниз, вниз, как это не раз случалось в более ранние детские годы, и стоило ему ободранных коленок, распухших пальцев и болезненных синяков.
«Вперед, мечта, мой верный вол!» — вспоминает он строчку из «Кругозора» с поэтом Брюсовым, совершенно ему неизвестным, даже заочно ненавистным господином. Он бежит все быстрее и быстрее, а раздутая до фантастических размеров ЦЕЛЬ выглядывает на задымленном горизонте, словно обложка «Master of Reality» из чужого портфеля.
Сначала он воображал себя жирненьким дяденькой, уже потерявшим слетевшую шляпу, с коричневым чемоданчиком, где что-то тарахтит на бегу. Вот сейчас он споткнется о шпалу, растянется, а из чемоданчика разлетаются зубчатые открыточки с киноактрисами. Нападающий (Данченко) утверждает, что видел подобный случай своими глазами… Новое превращение — вихляющий вагон догоняет покрытый плесенью труп, он готов пуститься колесом — по шпалам, бля, по шпалам, бля, по шпалам, оставляя за собою червей, как после дождя. Повезло тому, кто следит за погоней с задней площадки!
Догонит — не догонит… И, наконец — пустой скелет, ни грамма мяса, настигает трамвай и влетев через заднюю дверь падает на прорезиненный пол грудой пятнистых костей… Пока что скелет проносится мимо больницы, где лежал с инфарктом его дед. Мертвец бежит за деньгами в тайнике, чтобы выгребсти (здесь так и говорят: «пекти», «текти» — вместо печь или течь) все до копейки, и успеть, успеть…
Он догнал трамвай, так и не сообразив, тот ли это был, или шедший следом. Забежал домой, взял деньги, вернулся и со второго раза выиграл то, о чем мечтал. По крайней мере, он не мог себе представить иной развязки этого безумного дня. До закрытия «Союзпечати» оставалось сорок пять минут.
Шестигранный барабан лотереи стоял там, где и раньше — на подоконнике, словно детский аквариум, такой же беззащитный и недоступный в своей уязвимости, хотя внутри него — там, в ограниченной тесноте, не плавало ничего живого.
Четвертый раз за один день садясь в трамвай, с вожделенным журнальчиком в левой руке, он, взявшись правой рукой за поручень, как-то по-книжному и не совсем по-детски задумался о себе в третьем лице: «Живет человек, полжизни нюхает чужие подмышки, потом, не сразу, но неотвратимо убеждается, что и у него точно такие же. До самой смерти».
