. Их внешне можно спутать.
А все равно, стоит посмотреть на стены, и сквозь узорчатую побелку проступает открытая проводка, фаянсовые ролики, и провода-косички. Незаметно появились новые розетки (старыми стало опасно пользоваться — они искрились и болтались на соплях), от них питаются утюг, телевизор и уродливый рефлектор, которым ему прогревают легкие. Плюс барахлящий магнитофон-приставка, похожий, как и все, что выходит из моды, не то на патефон, не то на чемоданчик газовщика.
Родственники, родственники, родственники — группы и солисты, певцы и певицы. Только за границей их нет. А у кого-то, между прочим, есть, но это тема отдельного безрезультатного разговора. Посылки с дисками поступают на другие адреса… Наши родственники пластами не занимаются — уходят от жен, уходят из семьи, издалека привозят начудивших дочерей делать аборты. Являются с гостинцами и вызываются исправлять утюги, приемники и телевизоры.
Первые галлюцинации посетили его в июле 68-го, когда он заболел на Азовском море стоматитом. Сначала ему казалось, что он сам себя развлекает, как совсем маленькие дети, но его отвезли домой, стали водить в зубную поликлинику, покупали розовое варенье, а голоса и огненные змейки почему-то не смолкали и не пропадали.
В конце августа его разбудил творящийся за стеною хаос. Он выглянул в прихожую — по ней носился монотонный, бессмысленный гул — так один за одним пролетали над морем транспортные самолеты. В прихожей и на кухне не было ни души… Злобно глянув на тесные детские тапочки, он широкими шагами прокрался к спальне бабки с дедом (заморыш «Рекорд» не выброшен, он теперь там покоится — на тумбочке).
Они столпились, как на картине, и слушали перекочевавший к нему впоследствии ламповый Telefunken: кто-то полуприсел на подоконник, кто-то оседлал стул — все вдвое, а то и втрое крупнее его размерами — толсторукие, тяжелоголовые. Сосредоточенно слушали что? — Пустой раз-го-вор. Ладно бы еще модную песенку типа «Лайлы», а тут — чей-то голос без музыки. Какого-то «шахерезаду», под стать собственному слабоумию.
Сколько раз их раздражение выражалось словами «это не (его имя), а «Тысяча и одна ночь»!» Вероятно, из какой-нибудь оперетты фразочка. Он заочно невзлюбил это произведение. Книгу ему в руки не давали, но он с подозрительной миной время от времени заглядывал в нее самовольно, открывая наугад, с каждым разом убеждаясь, что был несправедлив в своей суеверной предвзятости, и все с большим почтением и нежностью клал на место томик избранных сказок, украденный из какой-то библиотеки для бесправных работяг. Он уже не связывал «Тысячу и одну ночь» с противными интонациями глупых взрослых тёток на одно лицо.
