«От чего же ты переменилась?..» — пытался сочинять песни с такими словами покойный Навоз.
Переменилось действительно многое. Раньше в такой банке держали бы драгоценности, теперь — окурки. Даже подмечать такие вещи уже немодно и является признаком отсталости и усталости. Мы закусили по традиции — охотничьими.
— Ну, я так понял, что поездка на кладбище не состоялась.
— Абсолютно… Ну шо? Я тоже подумал — уйдет целый день. А лишать человека заработка тоже как-то нехорошо… «Газель» его. Ну, отвезет он нас туда, и шо дальше, будет смотреть, как другие бухают, а ему-то нельзя…
Похожая идея посещает нас регулярно весной, и в связи с Дядей Калангой. Поймать тачку и прокатится к нему в Мiцне. Но… сходить на водохранилище, и пожарить на костре сардельки — все это будет очень романтично только до тех пор, пока Дядя Каланга не ожесточится водкой, которую мы будем обязаны ему привезти.
— Последний раз он конкретно спрашивал, где у меня топор, прикинь. И я видел, глаз не мог отвести, какой палец у него торчит из черного носка.
— Я знаю. Возникает эффект, будто он растет у тебя на глазах.
— Из пункта А в пункт Б.
— А в пункте Б навстречу пальцу Дяди Каланги уже лезет такой же палец нашего озлобленного композитора. Помнишь, это при тебе было, как он сморозил прямо в лицо Навозу: «Не, Навоз, ты не прав!» (хватило же наглости у безумца, так оговорившись, все-таки закончить фразу).
Тогда эти бочки пивные не убирали, а использовали в роли приманки. По будням над районом кружил вертолет, отслеживая тех, кто пьет пиво в рабочее время. То есть это они сами себе понапридумывали, что за ними следят. При Андропове редкая мандавоха не ощущала себя трошечки Сахаровым.
— Бочку с пивом установили рядом с офицерской столовой.
— Знаешь, где это?
— Ну.
— А он шо сейчас делает?
— Кто?
— Ну, композитор наш. Покрас.
— Покрас — одинокий и одичавший бухарь-солист (то есть я не уверен, что у него есть какая-нибудь «Аллочка»). Любит «сапоги мужские зимние». Разгуливает в них до сих пор, как ходил по мокрому снегу «на вызовá»; уже и зимы-то здесь как таковой не бывает, а он — ходит. Видать только молнии меняет — с сапожником ругается, торгуется. Скрепку вместо рычажка даже бабы носили.
«Нам счастье досталось не с миру… по скрепке — и Дяде Каланге, и мастеру Пепке».
— И у обоих из черного носка выглядывает перст судьбы… Опа! Кто-то аккуратно отодвинул занавесочку, и посмотрел на нас — типа, что мы тут делаем?
В окнах загорался свет, но таких окон было немного. Раскаленный воздух и не думал остывать, поэтому в голове не укладывалось происхождение этой темноты, окутавшей стальные двери подъездов и закоулки чьих-то гаражей у нас за спиной.
