Море, видневшееся с моста, не было красивым, просто большим. Серым, неярким, сырым. О берег билась белая пена, Петька называл ее «барашками», но мне она не показалась на барашков похожей. Просто пена. Просто бездна. Просто много воды. А ветер, правда, был сильным. Пытался стянуть с моей головы резинку, но та держалась крепко. Чем дальше мы двигались по мосту, тем злее становился ветер. Он шел с моря, и у берега, наверняка, превращался в дядьку Витьку. Ветер был живым, бил нас в грудь. Да, мне казалось, это дядька Витька в шапке-невидимке колотит нас костлявыми солеными кулаками. Когда я сказала об этом Петьке, он испугался и побежал к лестнице, на бегу потерял шапку, и она, словно морская птица, слетела с моста и хлопала ушами над составами, а потом свалилась вниз на гравий, насыпанный между рельсами.
Весна началась ярко и быстро, в городе запахло морем. Когда деревья выстрелили, Петька выкопал в палисаднике ямку. Умерла птица. Какая-то перелетная. Свалилась прямо под дерево, к которому был привязан конец бельевой веревки. Когда Петька ее нашел, птица была уже холодной. Он грел ее в руке.
— Она замерзла, — сказал Петька.
— Она сдохла, — сказала я.
— Надо ее согреть, — Петька подул в кулак, из которого торчала мертвая птичья голова. — Она оживет, если ее согреть.
Я верила Петьке. Мы дышали на птицу и по очереди грели ее в кулаках. На нас из окна смотрела жена дядьки Витьки, тогда она еще не пропала. Мы не обращали на нее внимания, как если бы она была занавеской.
Перья птицы вспотели от нашего дыхания. Мы положили ее на землю, она не улетала, и тогда Петька выкопал ямку. Он заплакал, когда мы опустили в нее птицу.
— Ей будет жестко лежать, — сказала я, и Петька сбегал домой за ватой.
Мы постелили толстый слой ваты на дно ямки, положили на него птицу, кажется, это был стриж или ласточка. Прежде чем засыпать ямку, Петька положил туда свой стеклянный шарик. Такие шарики составы возили под мостом целыми вагонами. Говорят, из них делали стекловату, которой оборачивали водопроводные трубы, чтобы те не мерзли зимой. Мне тоже хотелось иметь стеклянный шарик, но Петька пожалел его для меня, может быть, потому, что я в отличие от птицы была живой.
Мы украсили птичью могилу гладкой галькой, наверное, когда-то принесенной с морского берега, а теперь валявшейся на влажной земле палисадника.
— Наверное, у нее были дети, — начал Петька про птицу. — Теперь они ждут ее в гнезде на дереве, а ее все нет и нет…
