К бессмысленности жизни добавлялась бессмысленность смерти.
«Женщине лучше умереть родами, — подумал Кондратов, — а мужчине — пока им не стал». Он покосился на ушедшую вперёд Анастасию и порадовался, что она не видит его лица.
Однако у жён на затылке третий глаз, и они читают им мысли мужей так же легко, как старушка в очках — любовные романы.
«Главное в жизни — это расплатиться сполна, — обернулась Анастасия, мокрая от дождя. — Вспомни
ЛЕГЕНДУ О ВЕЧНОМ ЖИДЕ
Для Агасфера время текло двумя рукавами, и любую ситуацию он переживал дважды: мог один раз сказать «да», а в другой «нет», мог жениться, оставаясь холостым, и напиться, не беря в рот спиртного. За ним хвостами тянулись два прошлых, которые он постоянно путал, хотя и говорил, что прошлое, как нога: отрежешь — упадёшь. Он прилаживался к времени то одним рукавом, то другим, сопрягая события по вкусу. Ставя один раз на красное, а в другой на чёрное, всегда выигрывал.
В его памяти любой факт двоился, выступая в паре со своим отрицанием, поэтому в ней ничего не держалось. Для него также не существовало правды и лжи: то, что в одном времени было правдой, в другом оказывалось ложью.
Вечный жид всегда мог исчезнуть, перебежав, точно крот, в соседнюю нору, на запасную колею времени. Так, если смерть поджидала его на перекрестке, он благополучно огибал его, имея под рукой два русла времени, оставался бессмертным.
А когда настал конец времён, и на Страшном Суде спросили, что он думает о своей праведности, он ответил: «Правду водят на коротком поводке, и она лает по приказу хозяина…»
Его приговорили набивать шишки, спотыкаясь на ухабах несовершенных ошибок, и умирать всеми смертями, которых избежал.
Сырой ветер гудел, как в трубе. Роман сутулился вопросительным знаком и немел, как точка.
— А смерти бояться не надо, — поправила ему шарф Анастасия. — У неё своё дело, райские яблоки были горьки, как полынь, и смерть лечит теперь наши отравленные мозги.
Пока Роман переваривал эту истину, Анастасия, как фокусник, вынула из рукава следующую:
— Мы жмёмся к смерти полуденной тенью и отгораживаемся от неё, как Шахерезада, путешествуя по
ТЫСЯЧЕ И ОДНОЙ МОСКВЕ
Шахерезада танцевала в ночном клубе, и поклонники занимали столы поближе к сцене, а свои намерения держали от неё подальше. Но Шахерезада раскусывала их легче орехов, которыми заедала вино, и шла им навстречу быстрее, чем это вино выпивала. Её энергии хватало на пятерых, она могла запрячь ветер и вертеться перед зеркалом до тех пор, пока оно не лопнет. И вот однажды за ней явилась смерть. А смерти, как известно, бывают разные, свои — у птиц, насекомых и людей, ведь одна смерть не справилась бы с многообразием жизни. Смерти делятся на угрюмые, странные, ужасные, лёгкие, встреча с которыми — везение, одни любят прежде поиграть в кошки-мышки, другие, которым уже надоело их ремесло, приканчивают сразу. К молодым приходит смерть посильнее, к старикам — обслуживающая тараканов. Особой величины смерть у кошек, в которых заключено девять жизней. Она такая огромная, что даже на закате больше своей тени, которую повсюду сопровождает кошачий мяв. Смерти различаются и по декорациям: одни репетируют на улице, а настигают во сне, другие толкаются в больницах, третьи, как кондукторы, — в поездах. Некоторые из них любят трезвых, другие — пьяных, но большинство не имеют предпочтений. На миру смерть красна, в одиночестве она зелёная, как тоска. У горожан свои смерти, у провинциалов — свои. Первые изощрённее и ленивее, вторые тощие, с длинными ногами и всегда в дороге.
