Теперь он думал на языке, с которого не знал перевода, и его молчание сливалось с тишиной гор.
— Девочка нужна? — вырос перед ним чернявый цыган.
Кондратов отмахнулся.
— Может, денег нет? — завертелся под ногами цыган. — Так ты напиши что-нибудь — куплю.
Кондратов развёл руками.
— Мыслей нет, — неожиданно признался он.
— С мыслями и дурак напишет, — ухмыльнулся цыган. — Ты напиши, когда нет.
И вдруг застучал копытом, заметая следы вывалившимся из-под платья хвостом.
— Я — падший ангел, и я же — вечный жид, — заметив недоумение Кондратова, признался он. — Я присутствовал при Сотворении и знал имя Иеговы, но забыл… — Он клацал челюстью, точно птица, клюющая зерно. — Вот мыкаюсь теперь по чужим грёзам, потому что Господь лишил меня собственных… — На ноге у него вырос птичий ноготь, которым он задумчиво чертил песок. — С тех пор, как меня отлучили от неба, ваши фантазии питают мои иллюзии…»
— Иллюзия и фантазия — одно и то же, — возразил Роман, и улыбка зацепила уголки его губ, как сбежавшее молоко края миски.
— Ошибаешься! — замахал руками сатана. — Фантазия — это то, что существует, хотя кажется, что её нет. А иллюзия — то, чего нет, хотя кажется, что она существует.
Кондратов прикусил язык и подумал, что на дне логики скалится абсурд.
— Логика для мира, — произнёс он, и его голос задрожал, как у евнуха, — для Царствия Небесного — воображение.
Сатана задрал кверху козлиную бороду.
— Мир и есть Царствие Небесное, — с напускным безразличием возразил он. — Разве вы не входите в него узкими вратами? И разве знаете о нём больше?
Тропинка истёрлась о скалы, едва не задевая крыльями, над головой кружились птицы, и, сыпля вниз перья, гадили налету. Показался тупик, и Кондратов, замедлив шаги, вспомнил про арестанта.
— Вот-вот, — поддакнул сатана, — попробуй освободи его! Для этого нужно выковырять его из глыбы сна, а он там, — как буква в слове, — топором не вырубишь!
Кондратов вдруг почувствовал, что говорит на языке, которого не понимает.
— Значит, фантазию не выбирают, и Бог бессилен что-либо изменить?
— Что-то вроде этого.
Кондратову стало не по себе.
— Ну, а как насчёт образов? — ахнул цыган, будто ударил в колокол. Забегая вперёд, он по-собачьи заглядывал в глаза. — Кинешь парочку изголодавшемуся бесу? А уж как я буду их грызть, как буду грызть!
Выпустив клыки, он с рёвом набросился на хвост.
И тут Кондратов окончательно проснулся, осознав, что сон про арестанта был сном во сне…
Дневники переплетаются, как волосы любовников, которые растут к подушке с разных голов. Они отражают мир, как висящие напротив зеркала — попавшую между ними свечу. Вот что сообщает дошедший из глубин сна по голубиной почте
