— А Бог тоже смертен? — на правах хозяина встрял Неробеев.
— Не-ет Бога, — ответил за Шатуна Виглинский. — То-олько мы и есть, о-одинокие.
— Ты это брось, — оборвал его Неробеев. — Бог всегда есть, хоть Иисус, хоть Кришна. Бог это то, во что верят, и исчезает Он тоже с верой.
— Бога не-ет! — упрямился Виглинский.
— Бог есть, Он — везде!
— Тогда Бо-ог и на кончике моего но-ожа!
Виглинский подбросил нож и ловко поймал на средний палец — острое, как жало, лезвие проткнуло кожу, кровь потекла по тыльной стороне кисти, к локтю, закапала на дощатый пол.
А Виглинский всё удерживал нож, веселился.
— Зна-ачит сейчас Вездесущего зажало, ра-аз повсюду суётся, — заявил он нагло. — Ну что, отпу-устить Его? Или дать кровью за-ахлебнуться?
— Кончай балаган! — поставил точку Седой.
И Виглинский сразу притих, по-детски сунув палец в рот.
Кто-то бросил на капли крови старый веник.
— Времена больно подлые, — сурово добавил Седой, будто забил гвоздь поверх гвоздя. — Мы только на вере и держимся, уйдёт вера — последнее уйдёт.
Всё было уже решено. Раз и навсегда. И всё же иногда сомневались.
— Знаешь, Серёга, давай начистоту, — ковырял заиндевевшее стекло Неробеев. — Раньше и вопросов не возникало — значит, так нужно Родине… А сейчас? Родины нет, начальники, Бог знает, чем занимаются. Кому нужны наши подвиги?
Седой стиснул зубы, у него заиграли желваки.
— Родина осталась здесь, — ткнул он в грудь пальцем. — И долг, и присяга. Нас предали и продолжают предавать, нами правят бездарности, но мы ещё хлопнем дверью! Или ты раздобрел? Или два века себе намерил?
— Ну что ты меня стыдишь, — вспыхнул Неробеев. — Я-то всё сделаю, как надо. Только вот откликнется ли кто? Поддержит? Если уж генералы, которым защищать свой народ положено, трехэтажные дачи грохают…
Он хотел что-то добавить, но сник, безнадёжно махнув рукой.
— А ты на других не кивай. Теперь приказа ждать неоткуда — наступило время своих войн…Тут каждый сам решает.
Седой задрал палец вверх:
— Как и на верховном трибунале — ответ сегодня держат в одиночку.
ИЗ ДНЕВНИКОВ СЕРГЕЯ РАСТВОРЦЕВА
Я знаю историю про детский дом. В общем-то, вполне благополучный до времени, когда его решили перевести в Тмутаракань — мозолил глаза городскому руководству. Сирот там было мало, в основном, дети из неблагополучных семей, которых родители доверили государственному попечению. Переводили детдом в летний период, но об учителях на месте не обеспокоились. Работала только кухня. Всё лето были бесхозными около трёхсот человек. Возраст от семи до семнадцати. Внутри практически мгновенно выстроилась жёсткая иерархия, сверху донизу, и право сильного превратило всех, кроме элиты, в бесправную массу. Были изнасилованы все девочки по пятый класс включительно. Малыши отправлялись на попрошайничество. Тех, кто не приносил свою лепту клану, кто не мог отчитаться и выкупить себе право на ночлег и пищу, показательно избивали. Отстранившихся, пытавшихся держать нейтралитет до времени не трогали, пока не набрали силу. Тогда любое проявление «неуважения» смогли наказывать. При этом отношения в детдоме были демократическими — элита всё решала сообща, что обеспечивало круговую поруку.
