— Слышь, пацан, а ты откедова такой нарисовался? Наша-то мелюзга уже давно по интернатам.
— Из Козюкино я, дяденька, — вновь выдал свою легенду Вовка.
— Козюкино, Козюкино… — задумался полицай. — Далековато же ты забрался! Чего понесло-то к нам?
— Бабка померла, кушать нечего было… А к вам я так, мимо шел… Люди, чай, помереть не дадут…
— Эх, пацан, ничего-то ты о людях не знаешь! Люди, они подчас хуже диких зверей… Как вот мы, например, — хохотнул Жека, — правда, Немтырь?
— Угу, — согласно кивнул головой второй полицай, молчащий всю дорогу и, по-видимому, по этой же причине заслуживший прозвище Немтырь.
— Ты, пацан, не бойся, — покровительственно хлопнул Вовку по шапке Жека. — Это мы так шутим — живого доведем.
«Как же, шутим, — подумал про себя мальчишка, наслышанный от партизан о зверствах полицаев Сычей, — с вами еще наши поквитаются!».
Интернат для детей неполноценных располагался в бывшей барской усадьбе, где и при Советах размещался районный детский дом. Территория интерната была огорожена высоким каменным забором, поверх которого тянулся ряд острых литых зубцов.
«Фуфло, — оценив наконечники, подумал Вовка, — только для понта туточки торчат. Вот если бы колючку поверх пустили, тогда было бы хуже».
Большие кованные ворота несшие следы сбитых «серпа и молота» — былое напоминание о старом Советском режиме, были заперты на большой висячий замок. Жека привычно направился к маленькой калиточке в стене, возле которой топтался обрюзгший старикан в порванной фуфайке, из многочисленных прорех в которой торчали серые клочья ваты. Левая нога старикана заканчивалась грубой деревянной культей-протезом, видимо изготовленной самим инвалидом.
— Здорово, Сильвер! — весело оскалился полицай. — Не сточил еще свою деревяшку?
— Здоровей видали! — надсадно кашляя, просипел старик. — Чего приперлись? Над старым инвалидом позубоскалить? Сильвером он меня прозвал, — брюзжал стрик, сверкая злобными колючими глазками из-под кустистых седых бровей, — а я, мать твою, эту ногу во славу Рейха потерял! За что и награду имею, и пенсию…
— Ладно бухтеть, старый! — и не подумал тушеваться Жека. — Я ж любя! Со всем уважением! Про твое героическое прошлое дюже наслышан…
— Тогда чего скалишси? — буркнул старик, доставая из кармана кисет с махоркой. — Или у тебя язык, что мое помело, — Сильвер взял прислоненную к стене метлу, — хорош только дерьмо грести?
— Ты это, дед, говори, да не заговаривайся! — разозлился полицай. — Я, чай, при исполнении!
