Жюв, собравшийся было уйти, снял пальто, положил на стул шляпу и, приняв невозмутимую мину, которую приберегал для всякого рода исповедей, бросил:
— Слушаю вас, сударь, вы можете рассчитывать на мою скромность.
Поль Дро, не колеблясь, начал свой рассказ.
— Господин Жюв, речь идет о событиях сугубо личных. Я имею в виду мою семейную жизнь. Шесть лет назад я женился; в ту пору в медицине я был еще новичком, а за душой не имел ни сантима. Женился я на девушке совсем не моего круга, она была богата, звали ее Амели Тавернье. Избавлю вас от подробного изложения мелких неурядиц, которые день за днем рушили наше благополучие и разводили нас в разные стороны. Взяв в жены Амели Тавернье, я пошел на большое, огромное унижение. Я примирился с этим, решив стать безучастным супругом безучастной жены и относиться к ней, как относятся к деловому компаньону — при условии, что она предоставит мне полную свободу в мыслях и действиях… Амели не пожелала этого и недавно возбудила против меня дело о разводе.
— Знаю, сударь, — отвечал Жюв, — я слышал об этом прискорбном событии.
Слушая рассказ профессора о перипетиях его семейной жизни, Жюв был само внимание.
Инстинктивно его влекло к этому непостижимому человеку — выглядел тот холодным, замкнутым, робким и сентиментальным, но в душе его, судя по всему, кипели сильные страсти.
Вдобавок Жюв питал к хирургу глубокую признательность, ведь он с таким знанием дела взялся лечить Элен: в лечебницу ее доставили почти безнадежной, а теперь, если верить словам доктора, опасность ей не грозила.
— Чем же я могу быть вам полезен? — поинтересовался Жюв; в его устах эти слова отнюдь не были предложением из вежливости, банальной любезностью, он действительно всей душой рад был бы, будь то в его силах, услужить профессору.
Поль Дро собрался с духом и продолжил.
— Как я уже сказал, сударь, женитьба началась для меня с огромного унижения… А именно: до знакомства со мной у моей жены — моей будущей жены — был любовник, от которого она забеременела. Меня согласились взять в супруги при условии, что я взвалю на себя и отцовство, а положение мое было таково, что я не мог отказаться… Справедливости ради надобно признать, что раздумывал я недолго, да к тому же влюбился без памяти. Впрочем, чувство мое скоро прошло… Амели родила ребенка — мальчика — и назвала его Юбером. В наш маленький мирок вторгся третий, и этот третий напоминал о непоправимой ошибке прошлого, этот третий не давал мне забыть о трусливом моем поведении, коего я стыдился. Однако никакой враждебности к безвинному ребенку я не испытывал; он подрастал, и я проникся к нему искренним чувством, глубокой привязанностью. Вы, конечно, слышали о постигшем нас горе. Восемнадцать месяцев назад я попал в железнодорожную катастрофу, ребенок был со мной; меня выбросило на рельсы, часа два я провалялся без сознания, а когда пришел в себя, первая мысль моя была о Юбере. Малыш исчез. Он погиб, сударь, он был среди безымянных трупов, извлеченных из-под обломков поезда. Вообразите, как мне было больно, как я страдал, в каком я был отчаянии!..
