Но с общением всё же снова вылезли вилы: вояки категорически не желали признавать командира за "своего", от Наташки, как от собеседницы, толку было мало, и если бы не Михалыч...
Личность эта заслуживала отдельного рассказа. Артём не без оснований полагал, что этого пятидесятилетнего застарелого алкоголика подсунули ему довеском, как напоминание о прошлом, чтобы жизнь мёдом не казалась. По немыслимой случайности, медик оказался одним из немногих, кто без последствий для своих мозгов выдержал практику молодого "контролёра". Хотя было б странно, если бы не выдержал - в тот момент, когда Нимов взгрел полчасти, Михалыч изволил дрыхнуть пьяным сном и проснулся он лишь тогда, когда тот покинул эту местность, уйдя неведомо куда. До Михалыча комиссия по расследованию произошедшего особенно не докапывалась, благо знала его как облупленного ещё со времён Института, более того, два члена комиссии были ему обязаны жизнями.
И вот теперь этот колдырь стал единственной отдушиной. С ним можно было поговорить за жизнь, пофилософствовать на пьяную голову и спросить совета по особенностям этого места. Михалыч, хоть и обладал крайне склочным характером, но знал об этих краях более чем дофига, и потому как источник информации был бесценен. Медиком он был от Бога, в чём Якушев сравнительно скоро убедился, когда на территорию части непонятным образом забрела подранная химера. То, что существо было смертельно ранено неизвестно кем, выяснилось позже, но даже в этом состоянии с неё сталось прилично покромсать ногу одному из бойцов. Якушеву довелось затем присутствовать при операции, когда Михалыч зашивал рану пострадавшему. Боец орал, несмотря на приличную дозу обезболивающего, Михалыч матерился, но дело своё делал, порой приговаривая, что если бы не деньги, то работал бы он сейчас с неким Витальичем. Якушев с вылеченным бойцом, после того случая, накрыли поляну. Боец искренне желал выразить свою благодарность, однако Артём имел на ту попойку более куда более практичные виды. Задачей своей он ставил разговорить медика, поскольку нутром чувствовал, что тот много чего знает такого, что могло бы пригодиться в дальнейшем. Михалыч с радостью выпивал, Артём подливал. Однако, невзирая на все расспросы, пусть и по пьяной лавочке, Михалыч держался кремнём и о некоторых моментах своего прошлого предпочитал не вспоминать, отмахиваясь общими и ничего не значащими фразами.
Незаметно прошла осень, наступила зима. Якушев, в порыве приступа командного самодурства, устроил торжественное построение на День Конституции. Вроде как положено, да и с боевым духом по приходу пусть и лёгких, но холодов, в части стало совсем туго. Толкнул пафосную речь, преисполненную штампов, сорвав жидкие, но положенные в таких случаях аплодисменты. Двадцать вояк, под хрип древних матюгальников, старательно пытавшихся воспроизвести "Триумф Победителей" ("Славянку" Артём суеверно не признавал) с подключённого к системе оповещения мобильного телефона, прошлись не в ногу мимо импровизированной трибуны торжественным маршем, порой поскальзываясь на подёрнутых льдом от ночного заморозка лужах. Галочка о проведении воспитательной работы была поставлена. Видимость несения службы наличествовала, а любая инспекция была бы довольна если уж не качеством оной работы, то хотя бы фактом её наличия.
