— Возвращаясь к твоей манере придерживаться одних и тех же тем в разных произведениях, можно ли говорить, что ты из книги в книгу творчески шлифуешь, углубляешь образы твоих персонажей? Я, например, вижу, что с каждой новой книгой они совершенствуются, достигая классических пропорций.
— Все мое творчество — это сплошное экспериментирование. Возможно, как раз это и вызвало интерес читателя. Я даю ему возможность идти по следу того или иного события или персонажа от начала и до конца. — Гарсия Маркес положил руки на колени, давая понять, что сказал все, что хотел.
— Позволю себе модный вопрос. Извини, Габо. Почему ты пишешь? — Карбальо улыбнулся.
Гарсия Маркес ответил просто:
— Я пишу не для того, как ты понимаешь, чтобы прославиться. Поначалу я писал, потому что видел — друзья слушают меня и за мои рассказы любят меня еще больше. Сейчас я пишу, потому что в противном случае чувствую изжогу. Она проходит, только когда я сочиняю.
— Существуют писатели, которые в своем прекраснодушии полагают, что их книги изменят мир к лучшему, сделают людей более совершенными. Ты принадлежишь к разряду этих писателей, замечательных и полных добрых намерений?
— Я абсолютно не пытаюсь благоустроить мир своими книгами! Я хочу только поведать читателю о том, что порой случается с людьми, и сделать это так хорошо, как только смогу. Мне нравятся мои произведения, но мою самую любимую книгу написал не я. Ее автор — Хуан Рульфо, и книга эта называется «Педро Парамо».
В начале сентября 1966 года по инициативе Карбальо Автономный госуниверситет Мексики (УНАМ) задумал выпустить в своей коллекции «Живой голос Латинской Америки» пластинку, где колумбийский писатель Гарсия Маркес читает отрывки из своего нового романа. Вступительное слово должен был написать и прочесть Карбальо.
В ту пору писатель и критик встречались каждую субботу, ближе к вечеру. Карбальо забирал с собой свежие страницы и в следующую субботу возвращал их с весьма дельными замечаниями. Так их оценивал сам Гарсия Маркес, хотя Карбальо до сих пор утверждает, что это был поиск «блох», «работа шлифовальщика», который лишь «полировал превосходно выструганное сочинение», ставшее «одним из лучших испаноязычных романов второй половины XX века».
Хоми только что проснулся. Он стягивал с себя пижаму, когда зазвонил телефон.
— Старичок, как дела? — из трубки доносился голос Габриеля.
— Только встал. Собираюсь в душ.
— А Марилу? Дай ее мне.
— Она еще спит.
