предупреждение о том, какие опасности таит в себе столь неправедное поведение паствы.
Гордость за свой город связывает ливерпульцев гораздо сильнее, чем, например, жителей Эксетера или Норвича. Будучи центром торговли при королеве Виктории, грязный портовый Ливерпуль был в равной степени и культурным центром Англии: Август Джон преподавал в художественной школе, а Диккенс читал свои лекции в расположенном неподалеку здании института с впечатляющим фасадом, выполненном в греческом стиле.
Как бы то ни было, к середине двадцатого столетия в словосочетании «артист Мерсисайда» крылось явное противоречие; исключение составляли, пожалуй, буффон из мюзик–холла «Крошка с большим сердцем» Артур Эски и местная звезда гавайской гитары Джордж Формби.
Когда–то Ливерпуль был лидером трансатлантической и колониальной торговли, но после открытия Манчестерского судоходного канала город потерял свое первенство в экономике. С тех пор Ливерпуль испытывал постоянную нехватку дешевой рабочей силы для работы в доках, конторах и комбинатах, которые перерабатывали привозное сырье; мало что осталось от былого величия этого некогда могущественного морского порта — разве что несколько памятников, таких, как статуя Эдуарда II, устремившего свой взгляд на туманные холмы Северного Уэльса. От Уэльса город отделяла река Мерси, которая соответствовала переводу слова «Ливерпуль» с древнеанглийского: «место у пруда с грязной водой», — поскольку река была переполнена промышленными отходами и нечистотами. То, что растворялось в реке и не оседало на дно, большими коричневыми кусками плавая на ее поверхности, местные жители называли «наша мерсийская форель». Эта «форель» частенько попадалась на глаза во время путешествия на пароме в Нью–Брайтон; мало кому из искателей приключений приходило в голову окунуться в мутную темно–бурую воду.
Как и любой британский мегаполис, послевоенный Ливерпуль переполняли очереди, ведь государство позаботилось о своих гражданах и компенсировало ущерб, нанесенный им войной, обеспечив их товарами первой необходимости и талонами на питание; эта традиция стойко продержалась до середины пятидесятых годов. Продовольственные таблички предназначались для семей вроде Старки, которые (до массированного «наступления» птицефабрик) считали мясо почти непозволительной роскошью. Чтобы купить дефицитные продукты, приходилось несколько недель экономить на талонах. Шоколадный батончик «Марс», например, был таким дорогим лакомством, что приходилось делить его на пятерых детей, у которых от нетерпения горели глаза.
