Дон Хасим допускает все, но в меру, как апостол Павел — «все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною». Поэтому он строит две клиники — для наркоманов и алкоголиков. Пить-то наши совсем не умеют. Это наследственное, от индейцев майя, которые напиваются со времен конкисты.
Ближе к Рождеству дон Хасим проводит благотворительные вечера, где собирают деньги — не менее миллиона — для инвалидов и запредельных бедняков. «Блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает». Эти слова из послания апостола Павла выбиты на мраморном пороге дома, где живет дон Хасим.
«Падриссимо» — есть у наших такое слово. Его не просто объяснить. Падре — отец. А «падриссимо» вроде замечательно, колоссально. Когда кто-нибудь спрашивает, как у нас на острове, ответ один — «падриссимо»! Или — «муй падре»! И это чистая правда. Только дон Томас бывает прибавит: «син падре, ни мадре, ни перро ке ле ладре». То есть — без отца, без матери и без собаки даже, которая тебе побрешет. Ну один-одинешенек. Сам себе хозяин. Так ему, дону Томасу, кажется лучше. Вот и сидит под пальмой на белом песке, ожидая заката.
Дон Томас Фернандо Диас не любит говорить о нашем хозяине доне Хасиме, потому что плохо его понимает. Он подозревает, что это дон Хасим виноват в падении племянника-губернатора дона Авелардо Мадрида.
— У него власть. А я не знаю, что это такое, — говорит дон Томас. — Мне Господь власти не дал. Да я никогда об этом и не просил. Лучше сказать, я никого ни о чем не просил. Даже моего племянника дона Авелардо, хотя он сам предлагал — проси, мол, чего хочешь.
Но однажды, было дело, просил, когда сильно выпил. Много текилы в сезон дождей. И вот я вдруг почувствовал большую неприязнь к самому себе, отвращение, так я сейчас думаю. И жизнь представилась очень тяжелой, каменной и несправедливой во всех деталях. «Зачем жить в этом подлом мире такому, как я, подлому? — спрашивал себя и отвечал. — Незачем!» Можно было утопиться или повеситься, хотя у нас в сезон дождей веревок не продают, можно отравиться газом или приникнуть к электропланте. Да мало ли простых способов на нашем маленьком острове?! Но ничего подобного мне в голову не пришло, потому что это чистой воды грех — самоубийство. В моей голове сидел, как молоток, другой замысел.
И вот я пошел в один ресторанчик с дурной славой, где на столах плясали голые мучачиты и выпивали парни, у которых револьверы под рубашкой. Я взял еще текилы и подсел к двум таким. По лицам было видно, что с револьверами. Впрочем, приняли меня хорошо и угостили пивом. Но вот что я ответил: «Спасибо, парни. У меня к вам дело». «Говори, — сказали парни, помрачаясь глазами, — какое еще собачье дело?» «Есть ли у вас хоть один исправный револьвер на двоих?» — спросил я просто, как о здоровье крестного. Тогда они помрачились целиком и полностью, но отвечали: «Есть! У нас три револьвера и коктейль-молотов. Почему?» И я сразу объяснил, чего бы мне от них хотелось: «Отъедем в сельву, парни, подальше, и вы меня пристрелите. Лучше сказать, одной пулей».
