Пока я вертел сосок, она даже зевала, так мне сейчас кажется. И я думал, что это хорошо, что это к лучшему — все нормально, думал я, если она зевает, когда ей вертят сосок. Ей, значит, спокойно и она мне доверяет.
И вот я повертел ей сосок и решил, что уже, наверное, достаточно, потому что много времени прошло. Кончита совсем отвлеклась от нашей близости в гамаке. Она показывала мне паука на потолке, скорпиончика в углу и маленькую жабку на пороге, из тех, что зверски скрежещут по ночам. Нас связывало все меньше и меньше, так я чувствовал. Кончита уже напевала кубинскую песню про красное знамя, которое победит.
И тогда я приподнял подол ее платья. Может быть, сейчас стыдно говорить, но я был не готов увидеть сразу самое таинственное, что есть у мучачит.
Кончита ничего лишнего не надевала, и я внезапно увидел ее «коситу», то есть эту штучку, как говорят колумбийцы и перуанцы; ее «кончу» — раковину, как выражаются аргентинцы; ее «пойиту» — курочку, как принято у нас на острове Чаак.
Хорошо помню, мне показалось, что я нырнул глубоко в море, и дыхания уже нет, а передо мной коралловый утесик, покрытый густыми водорослями, живой и манящий. Я смотрел на то, чего никогда раньше не видел — такое простое и близкое, что мне стало страшно, и подводная пелена застила глаза.
Лучше сказать, я напугался и быстро опустил подол. Сердце стучало, и я дрожал, как в лихорадке, сотрясая гамак.
«О'кей! — сказала Кончита, поднимаясь. — Пора в лавку. Увидимся». У порога она наклонилась к жабке так, что сердце мое перестало стучать вообще, и вышла. А я остался в каком-то забытье. Все казалось мне серым, пустым, никчемным.
С тех пор я видел каждую ночь, как погружаюсь в те водоросли и проникаю в глубины кораллового утеса. Он всегда снился отдельно. Было приятно, но и обидно, что я не вижу Кончиту целиком. В этом было какое-то неуважение. Лучше сказать, мачизм.
Долго я видел во сне только ту самую отдельную часть Кончиты. А саму ее избегал наяву. От стыда и неловкости, так я сейчас думаю. Мне казалось, я был с ней груб тогда, разглядывая местами, как курицу на рынке.
Донья Кончита теперь хозяйка пяти сигарных магазинов, у дверей которых стоят деревянные болваны в сомбреро, дымя показательной сигарой круглые сутки. Кончита все также хороша и ходит босиком, по привычке, — можно видеть ее розовые и длинные пальцы. Она ко всем равна и приветлива. Но однажды вот что мне сказала. Просто так при встрече на улице она сказала, что страсть как боится пауков, и обмирала от ужаса в моем гамаке.
