Соответственно, латынь, которая некогда была великой объединяющей силой римского мира, стала терять свое былое значение. Теперь барьер языка отделял Рим от богословских споров Восточного Средиземноморья. Уже на соборах V века римские участники прибегали к услугам переводчиков, а папа Лев совершенно не знал греческого. Через восемнадцать месяцев после завершения Халкидонского собора он умолял дать ему латинский перевод его документов, говоря: «У нас нет точных сведений о деяниях собора… из-за различия в языках». Если бы они знали греческий, представители папы не осмелились бы ссылаться на подложные правила Никейского собора о первенстве Рима. Таким образом, римские клирики, мягко говоря, плохо представляли себе те богословские тонкости, о которых спорили антиохийцы или александрийцы. Когда восточные епископы настойчиво приглашали представителей папы на соборы, они делали это не потому, что западные христиане могут внести ценный вклад в богословие, но ради уважения к Риму и Петру[107].
Когда восточные епископы настойчиво приглашали представителей папы на соборы, они делали это не потому, что западные христиане могут внести ценный вклад в богословие, но ради уважения к Риму и Петру
В свою очередь, труды латинских богословов были не слишком популярны на Востоке, где шли все эти интеллектуальные баталии. Запад считает, что начало V века было великой эпохой мысли благодаря трудам Блаженного Августина, но на протяжении нескольких веков его тексты практически никак не влияли на интеллектуальный мир говорящего по-гречески Востока. Даже труд «О граде Божием» не был известен грекоязычным современникам Августина. На Востоке также никто ничего не знал о живой христианской культуре тогдашней Галлии или об отважном епископе-миссионере, трудившемся в то время, который остался в памяти Запада как Патрик Ирландский. И напротив, малозначительные греческие памфлеты и эпиграммы быстро распространялись по всему эллинистическому миру, от Ливии до Месопотамии, и их широко обсуждали вскоре после их появления[108].
Церковь Рима оказалась в стороне от центра церковной политики и по другой причине. Все соборы, определившие характер церкви, начиная с IV века собирались в Восточной империи, обычно сравнительно неподалеку от Константинополя. Из семи первых великих соборов, признанных всей церковью, три проходили в самом Константинополе (381, 553, 680), два в Никее (325, 787), один в Халкидоне (451) и один в Эфесе (431). Спорный собор 449 года также прошел в Эфесе. Из всех этих мест самым удаленным от столицы был Эфес: примерно в 400 километрах от Константинополя. Эти места были удобны для придворных и для важнейших иерархов церкви. Из-за удаленности от нового центра церковной жизни папы могли только лишь реагировать на давно принятые решения, но не были в состоянии влиять на их принятие.
