— Он так и сделал, мама. Я не знал, что он это делает. Клянусь, не знал.
— Значит, твой брат отдал жизнь от доброты своего сердца?
— Не своего, мама. Твоего. Потому что ты сделала его таким.
Мунн пристально всматривалась в Джолло, пытаясь определить честность его слов.
— А тебя, мальчик, я сделала из всего порочного, что во мне есть. Из моей жестокости. Мстительности. И лжи.
— Хочешь сказать, я вру? — спросил Джолло. От этой мысли он буквально рассвирипел. Шерсть на его блестящей черной шкурке, до сих пор лежавшая так идеально гладко, что Кэнди и не догадывалась о ее существовании, встала дыбом, образовав три параллельных гребня: они шли от лба по всей голове, заходили на спину и образовывали спираль на его животе, центром которой было место, где у обычных детей находился пупок.
— Нечего на меня щетиниться!
— А ты не называй меня вруном, когда я говорю правду.
— Твой брат мертв, Джолло, и я должна знать, почему!
— Спроси тылкрыса! — крикнул Джолло. — Он все видел!
Мунн посмотрела на Кэнди.
— Куда делся твой друг?
— Он где-то рядом. Думаю, он просто соблюдает уважительную дистанцию.
Она обернулась, руководствуясь, скорее, инстинктом, нежели видя Шалопуто, и тихо произнесла:
— Она не злится. Просто хочет знать.
— Да, я слышу, — ответил Шалопуто, выходя из-за деревьев. — Все произошло именно так, как говорит Джолло. Малыш произнес заклятье на старом абаратском. Я чувствовал силу его слов. И видел, как жизнь, словно струя света или воды, вытекает из него и втекает в Джолло, который был почти мертв. Он ни о чем не просил. Это все идея Соглашателя. От начала до конца.
— Ты хотя бы пытался его остановить? — спросила Мунн.
— Конечно. Я стал кричать, но это не помогло. Приблизиться к себе, чтобы их разделить, он не давал. Когда я попробовал, меня отшвырнула какая-то сила, и я упал. Я пытался несколько раз, но все без толку. Потом Соглашатель обессилел. Он только сказал, что вы поймете. Он произнес: «Скажи маме. Она поймет».
— Глупо, — пробормотала Мунн.
— Я сделал все, что мог, — ответил Шалопуто.
— Я не о тебе, тылкрыс. О своем сыне. О моем первенце.
— Поздно теперь об этом говорить, — сказал Джолло. — Посмотри на него! Он ушел навсегда и никогда не вернется.
Мунн кивнула.
— Если он хотел меня наказать, у него это получилось.
— Наказать вас? — удивилась Кэнди. — За что?
— За то, что не была для него любящей матерью, какой мне следовало быть. Потому что тьму в себе я любила больше, чем свет. — Она подошла к крошечному телу в пелене из сморщенной кожи и опустилась на колени. — Прости меня, дитя, — тихо проговорила она. В голосе ее слышались слезы.
