Ленинградские тетради Алексея Дубравина | страница 78

Я не хотел с ней ссориться, махнул рукой и уступчиво сказал:

— Делай, как знаешь.

— Вот и чудесно! — опять засмеялась Валентина. — Автор не желает защищать статью. Значит, вырежем.

Она в самом деле разрезала заметку на три почти равные части и средний ее кусок положила мне на парту.

— Пожалуйста, не обижайся.

И если бы она не улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой, я, может быть, сказал бы в ответ что-нибудь резкое и твердое. Но глаза ее блестели тепло и безобидно, и столько в них было горячего света и девичьего озорства, что я не решился вымолвить ни слова, возможно, даже растерялся.

На следующий день она заботливо спросила:

— Ну как, пережил вчерашнее?

Рядом был Виктор. Он тут же поймал пристыженный мой взгляд и громко всему классу объявил:

— Ясно!

— Что тебе ясно? — спокойно спросила Валентина.

— Что Лешка Дубравин в кого-то безнадежно влюблен.

— Вот уж неправда! Он же у нас секретарь. А разве примерные секретари в кого-нибудь влюбляются?

С этого дня я не мог смотреть ей в глаза. И не смотрел до тех пор, пока она однажды — 17 марта — не сказала:

— Нам же с тобой по пути. Почему ты ни разу не придумал меня проводить?

Действительно, почему я не придумал? Мы пошли с ней вместе. Шли рядом, не спеша. Шли и молчали.

Два раза в неделю на дверях десятого класса появлялась табличка:

В эти часы за дверями, в углу просторного классного кабинета, разбросав по партам бумаги, священнодействовала троица утомленных членов редколлегии, а за столом преподавателя с видом человека, понимающего толк в премудростях издательского дела, восседал уважаемый главный редактор. К нему то и дело подходили члены редколлегии — редакторы отделов поэзии, прозы и критики, — коротко излагали свое мнение о рукописях и, выслушав его компетентное суждение, возвращались на свои места продолжать работу.

В дверь беспрерывно входили посетители, тут же раскрывали потертые портфели и выгружали из них перед редактором стихи и рассказы, частушки и басни, статьи и фельетоны, — выгружали и облегченные уходили. Стопка рукописей росла и росла. Главный редактор бегло прочитывал поступивший материал, затем хладнокровно сортировал его на две части влево от себя складывал листки и тетради, удостоившиеся чести быть принятыми, вправо швырял отвергнутые рукописи, бесстрашно заклейменные его приговором: «Воздержаться».

Члены редколлегии трудились добросовестно — каждый в своем профиле: один бился над тем, чтобы половчее закруглить последний, самый важный, по его мнению, абзац великолепного рассказа; второй, притопывая ногой, проверял ритмичную стройность обступивших его ямбов и хореев, затем подстригал и причесывал вихрастые рифмы; третий с жестокой настойчивостью ювелира выскребал из какой-нибудь критической статьи опостылевшие всем обороты со словами «который», «мы должны», «необходимо» и так далее.