Таков был наш пастух, певец и воин. Еще он всем сердцем любил своего Господа. В ночные часы, когда овечки спали, и он, казалось, оставался в полном одиночестве, начиналось его общение с Богом. Всматриваясь в гаснущий огонь, он брал свою арфу, и его чудесная игра вновь соединялась с не менее чудесным голосом. Он пел древние гимны о вере своих праотцев. Он пел и пел. Пел и… плакал. И лилась в небо забытая хвала, и дальние горы подхватывали ее вместе с его слезами и передавали еще выше и выше, вознося к Богу.
Днем же ему надо было заботиться о своих овечках, обо всех до единой. И он делал это заботливо и нежно. Если же он ими не занимался, не играл на арфе и не пел, то возвращался к своей праще, которая заменяла ему друга, и запускал камни до тех пор, пока они не попадали точно в цель.
И вот однажды, когда он во всю полноту своего голоса и сердца пел Богу, ангелам, овцам и проплывающим облакам, он вдруг заметил врага живого.
Огромный медведь! Давид бросился вперед. Оказалось, что оба они устремились к одной и той же цели — ягненку. Юноша и медведь внезапно остановились на полпути и обернулись, став друг против друга.
— Похоже, что я вовсе и не боюсь, — подумал Давид, инстинктивно отыскивая в пастушеской сумке камень. Но тем временем эта коричневая масса на мощных мохнатых лапах бешено ринулась в его сторону. Он же, движимый силой юности, послал в эту яростную мишень обточенную и заостренную водами гальку. Просвистев в воздухе, та навсегда уложила его первого живого и мощного противника.
Несколько мгновений спустя, наш, уже не столь молодой, как минуту назад, человек подобрал маленькую овечку и сказал:
Я — твой пастырь, а Бог — мой…
Поздно вечером была сложена новая песнь. Пастух вновь и вновь возносил ее небесам, и все ангелы внимали ей. Они стали хранителями этой дивной песни и передавали ее как целебный бальзам всем сокрушенным сердцем в грядущих веках.
Я обрел Давида, раба Моего, святым елеем Моим помазал его
На следующее утро Давид увидел, что кто-то стремительно к нему бежит. Фигура, приближаясь, все вырастала, пока не стало очевидным, что это его родной брат.
— Беги! — кричал брат. — Беги изо всех сил. Я присмотрю за стадом.
— Зачем?
— Старик-пророк… Он хочет видеть всех восьмерых сыновей Иессея, нашего отца. И он уже видел всех, кроме тебя.
— А зачем?
— Беги!
И Давид побежал. Он бежал изо всех сил молодым стремительным бегом, останавливаясь на мгновение, чтобы перевести дыхание. Пот лился по его загорелым щекам. Раскрасневшееся лицо сливалось с рыжими вьющимися волосами. Таким он и вошел в дом своего отца, глазами отмечая все, что было в поле его зрения.
