— Давай горбовичок. Хватит.
Прохоров отмахнулся: его потрясла трагедия этой женщины, рассказанная ею с такой спокойной, давно перегоревшей болью. И тем большее вызвало негодование поведение Сократа. Нет, Юрий не оставит его в покое!
— Замаял тебя ящик мой. Давай хоть пот сотру.— Ульяна Федоровна достала из пазухи кусок марли, видно прикрывала лицо от комаров, и осторожно вытерла лоб, нос, подбородок Прохорова. Что-то вспомнив, скривила губы в усмешке:
— Мой-то Сократ намедни: «В народную дружину запишусь». Да кто ж его, дуралея, примет? Приструнили их, выпивох. Да ведь водка — дело давнее. Запретить не шутка. Запретное, оно всегда слаще. Как устроен мущина: водка, мол, позволительна! В меру, конешно... А супротив горьких пьяниц ополчиться, чтобы не они нам проходу не давали, а честной люд буянам проходы чтоб загородил. Сократ-то тише стал. Вот в армию спроважу, обломают бока небось. Отешут голубчика.
— Да, мамаша, в армии дисциплинка!
Старая женщина, перебираясь по тоненькой жердочке через разлив, сорвалась и очутилась по колена в воде. Стремниной ее сбило с ног. Юрий поспешил ей на помощь. Вывел на бережок. Ульяна Федоровна отжала низ юбки. С участием посматривала она на утомленного солдата.
Юрий нетерпеливо взглянул на часы. Минуло полтора часа. Скорее!
Тронулись. Вот-вот должен показаться контрольный пост. Горбовик набил спину, лямки натерли плечи.
Над пропастью испуганно закричали гуси, заметались беспорядочно у высокого затянутого тучами кряжа, не находя пути на юг. Не пробившись сквозь мокрую муть, птицы с печальными криками ушли вдоль пропасти на Селенгу.
— Бедует птица. Опаздывает в теплые края, — снова сипло заговорила Ульяна Федоровна. — Век свой мечутся сюда да туда, неоседлые...
Юрий подумал, что у самой-то судьба ничуть не завиднее, и спросил:
— А что, вам пенсию определили?
— Получаю, как же. Власть заботится. Да разве же на Сократа наготовишься? Дружки да водочка...— И вдруг задала встречный вопрос: — Ефрейторы, говоришь, мают? Вас не маять — добра не видать.
«Ишь, куда метит, старая! — про себя усмехнулся Юрий. — А про спутников помалкивает».
— Те трое откуда были?
— Кто ж их знает... Спустились с горы да прино-чевали. Что-то про Улан-Удэ поминали. А так все больше молчком, неразговорчивые, скрытные...
Прохорову послышались в ветреном шуме людские голоса, и он остановился, распрямив спину, отер пот. Вокруг шумел лес, сыпал мелкий дождик. Юрий с тревогой почувствовал, как гудели, дрожали в коленях ноги. Едучий пот заливал глаза. Неодолимо клонило сесть в грязь, не двигаться, закрыв веки. Он пересилил себя, трудно шагнул вперед.
