Листравой рассердился: сравнение с фашистом прямо-таки взбесило его.
— Видели мы вояк почище. Кого? Всяких в гражданскую. Фриц дохлый, потому что плакать кровью ему придется. Вот! Доброта наша, русская, страшную силу таит…
— Бить пленных, безоружных?
— А я звал их? С винтовкой звал? Ну, а полез, за синяки пеняй на себя. Пощады не жди!
Фролов хорошо понимал озлобленность Листра-вого, но на одном настаивал:
— Разве безоружного трогать можно? Так только звери поступают.
— Эх, добрый человек! — перебил Листравой. — А мой сын где? Кто мне его заменит? Фриц тот мордастый, да?
Листравой рывком отворил дверцу печки: ветром выбросило дым из нее. Александр Федорович заморгал, кулаком растер слезу.
— Кто мне вернет Алешку, спрашиваю? Вас вот не рвануло за сердце. Зве-е-ери!.. Хотите «нать, я курицу не зарублю.
Помолчали.
По долгу начальника политотдела Фролов не мог простить машинисту его поступка: дурной пример степенного и авторитетного человека заразителен для других, менее устойчивых. Но командира тронула скорбь отца: «Быть может, оставить все это без последствий? Немцы с нашими не цацкаются. А если бы мою дочку убили?»
Он встретился глазами с Листравым и увидел в них жесткое упрямство убежденного человека — такой в скидке не нуждается. Фролов отмел свои колебания, сухо сказал:
— За проступок, порочащий вас, рабочего человека, объявляю выговор. При повторении посажу на «губу»! Понятно?
Листравой выпрямился: правду, выходит, говорили, что начальник политотдела беспощаден. Невидящими глазами посмотрел он на Фролова, глухо откликнулся:
— Понятно. Только не посылайте ко мне всяких болтунов. Выброшу на ходу паршивца.
Листравой теперь определенно считал, что начальнику политотдела нажаловались.
— Кого? — не понял Фролов.
— Знать должны. — Александр Федорович отвернулся к печке, негромко буркнул: — Краснова этого…
Снег валил третий час кряду. Ветер, подхватывая снежную пыль, швырял ее, мчал на своих легких крыльях, переметая дороги и звериное разнотропье в лесах.
Листравой наблюдал за метелью. Ему представлялось, что это дым паровоза превращается в холодную пыль, и она белым маревом расстилается вдоль железной дороги, скрывая горизонт.
Эшелон мчался на запад. Мутные вихри набрасывались на вагоны, сотрясали подвижные двери, снег "попадал в трубы теплушек. Холод заставлял людей жаться к печкам.
— Вот тебе и зима! — воскликнул Пацко, подходя к розовой от тепла трубе чугунной печки. — Завертело, засвистело хуже, чем в Сибири. Достанется машинисту. И нам лопаты не миновать.
