Забежавшая вперед Катя остановилась.
— Сюда! Вот сто тридцать шестой номер. Наверное, здесь, — сказала она, прислушиваясь к шумным голосам и бренчанию гитары, доносящимся из-за двери.
В номере за столом, уставленном бутылками с закуской, читал свои стихи Мариенгоф. Напротив поэты Наседкин с Ганиным, делая вид, что внимательно его слушают, сосредоточенно что-то жевали. Развалясь на диване между двух девиц, поэт Кусиков приятным баритоном пел свою «Отраду». Девицы покачивались в такт мелодии, изредка прихлебывая вино из бокалов, глубоко затягивались папиросами, вызывающе касаясь певца своим бюстом — пытались обратить на себя его внимание.
Пир был в самом разгаре, наступил тот самый момент, когда все говорят и никто никого не слушает. Изрядно пьяный Блюмкин, в красном халате, держа поэта Мандельштама за ворот пиджака и крутя трубкой перед его носом, куражился:
— Ося! Жизнь людей в моих руках… Подпишу бумажку — через два часа нет человеческой жизни. Понял?!! Вот Есенин. Я взял его сегодня на поруки, из тюрьмы ЧК вытащил, потому что он поэт, не чета всем этим, — кивнул он в сторону поэтов. — Этому говну! И хотя он большая ку… культурная ценность России… я… я… вот возьму и подпишу ему смертный приговор! А? А? Ты-то! Ха-ха! Нет! Но если ты хочешь, если тебе нужна его жизнь, я ее оставлю…
— Уж пожалуйста, Яков, оставь его для меня и… для России, — попросил Мандельштам, терпеливо слушая пьяное изгаляние террориста.
— Не веришь?! — зло ухмыльнулся Блюмкин. Мотнувшись к письменному столу, он достал пачку незаполненных бланков на расстрел. — Вот. Смотри! — Глядя на присутствующих, поочередно стал заполнять. — Ганин! — быстро заполнил бланк, подписал. — Пожалуйста! Дальше… Кусиков! — также заполнил и подписал. — Да, число надо! Какое нынче? Так… Милости просим! Вот! А теперь этого… как его? — ткнул он пальцем в Наседкина. — Забыл… поэт сраный!.. Да! Наседкин, кажется. А хочешь, тебя, Ося? А? Я могу… Для революции никого не пощажу!
Мандельштам мгновенно схватил со стола заполненные бланки и разорвал их в клочки.
— Оставь эти дурацкие штучки, Яков! Отдай сейчас же эти смертоносные бумажки, — сдавленно шипел Осип, вырывая у Блюмкина чистые бланки. — А то расскажу сейчас всем.
— Ося! — Блюмкин схватил за галстук Мандельштама и притянул его вплотную к себе. — Ося! Если ты хоть слово об этом пикнешь, я тебе буду мстить… Запомни! А мстить я умею! И ваш Луначарский не поможет! Все! Баста! — Подошел к столу, налил себе, выпил и, покачиваясь, стал слушать.
